Мы пролистали бесконечный перечень онлайн-передач; иконки завлекали нас жирным шрифтом и яркими цветами. Я привередлива, но Джейд нравилось все, все эти дурацкие и пышные шоу, драмы и комедии, детективы и реалити-сериалы.
«Может быть, когда-нибудь снимут детектив обо мне и моем брате», – подумала я. Он будет называться «Маленькие лжецы». Джейд посмотрит его и обвинит меня в том, что я никогда не рассказывала ей о том, что все остальные в любом случае считали ложью. Или, может быть, это будет реалити-шоу под названием «Младшая сестра». Оно расскажет о двух маленьких детях, у чьих родителей было слишком много работы и слишком мало денег. Старший брат делает младшей сестре макароны-кружочки в томатном соусе. Поворот сюжета: это даже не телешоу. Там нет никаких камер. Никто на это не смотрит.
Джейд остановила курсор на иконке шоу «Избранница», и на экране начало автоматически прокручиваться вступление к сезону. Радостная музыка и смех, пышные зеленые пейзажи, густо-алые розы, бирюзовое море, массивное помолвочное кольцо, рассыпающее блики света…
– Давай посмотрим что-нибудь легкое, – сказала Джейд, отворачиваясь от экрана, где шло вступление. – Например, фильм про супергероев.
Неужели она не может сдвинуть мышку на сантиметр, чтобы эти дурацкие кадры перестали мелькать?
Тон вступления резко изменился: женщина, которую я еще не знала, кричала: «Я выиграю! Я выиграю, я выиграю!» Потом близким планом показали ее широко открытый рот; ее губы были испачканы красным вином.
Я не могла сосредоточиться и просто царапала ногтем по своей пустой банке из-под пива. Мои губы кривились от отвращения. Мне захотелось затеять ссору.
– Легкое? – переспросила я. – А как насчет побочного урона? Супергерой влетает и вытаскивает нескольких бедолаг, а как насчет травмированных посторонних людей? Владельцев малого бизнеса? Как насчет того, что в конце концов герой отказывается убить маньяка-серийщика? Даже в тот момент, когда поймал его на месте преступления и уже держал его за горло?
Женщина на экране глядела в камеру твердо, вокруг ее глаз была размазана тушь. Она сказала: «Я сделаю что угодно ради любви. Я буду сражаться за любовь. Я не позволю никому и ничему встать у меня на пути».
«Ты украла мое время», – прошипела она затем. И бросилась вперед.
– Ты считаешь, каждый человек должен быть судьей и судом в одном лице? – спросила Джейд, пока девушки на экране боролись и кричали. – Что люди должны вершить правосудие на своих собственных условиях? – Она не смотрела на меня. Знала ли она, что я сделала? – Не следует опускаться на их уровень. Не следует реагировать, исходя из одних только базовых инстинктов.
Джейд забыла про свой пирог; тарелка, накренившись, стояла на бежевом покрывале. Родинка на ее подбородке казалась прилипшей крошкой.
Мораль Джейд была теоретической от начала и до конца. В то время как я могла убить ради любви – я уже доказала это, – и сделала бы это, даже не моргнув глазом.
Женщина на экране вскинула окровавленные ладони, словно сдаваясь.
Я провела языком по верхушкам своих зубов – некоторые из них, обточенные и запломбированные, имели текстуру цемента, а вместо одного зияла пустота – там не было зуба, только гладкая поверхность десны. Я просунула в эту дырку язык – змея, выглядывающая между камней, – потом убрала его.
– Ты опознала мое имя? – спросила я.
– А должна была? – поинтересовалась она.
– Когда-то я знала одну женщину. У нее была родинка на подбородке, как и у тебя. – Я указала на родинку Джейд.
– Ясно, – сказала та и осторожно спросила: – Кем она была?
– То ли святой, то ли людоедкой.
Почему я начала с этого – так зло и наименее достоверно?
Реклама шоу начала прокручиваться заново, на экране замелькали те же самые кадры. «Ты украла мое время!» – прошипела женщина. Но сколько раз ни повторяй это, украденное время не вернешь.
– Я не понимаю, что происходит, – произнесла Джейд.
– Ты спрашивала меня о моем детстве, – откликнулась я. – Разве что ты уже знаешь?
Джейд моргнула, глядя на меня.
– Знаю что? Откуда я могла узнать что-либо о тебе, Гретель? Что ты мне дала? Что у меня есть твоего? Ты не принимаешь от меня ничего, – сказала она, указывая на мою полную тарелку, – и не даешь мне ничего. Ничего.
Когда мы расстались, мне нечего было забирать. В ее доме не было ничего моего; мне не понадобилось менять никакие пароли и отписываться от каких-либо соцсетей, удалять какие-либо фотографии. У меня в квартире по-прежнему стоит односпальная кровать. У меня по-прежнему только одно кресло. На этот раз я даже не оставила следа.