— Спасибо, авва. Расскажи, как это понимать.
— Причастие есть приобщение Тела и Крови Христовых. Думаю, ты об этом ещё не раз будешь читать. Когда вернёшься к себе. А может, ты уже и не хочешь возвращаться?
Ох, как блеснули глаза моего аввы! А я почему-то не нашёл ответа.
— Ладно, не отвечай. У нас ещё есть время.
— Авва! Я выздоровлю там?
— Ты надеешься?
— Да.
— Дай, Господи... Вернёмся же к причастию. Теперь ты связан с нами. Тесно, как брат. Даже теснее. Мы — части одного Тела. Тела Христова.
Ибо сказано о хлебе: Пришлите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое. И о чаше с вином сказано: Пейте из неё все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов.
— Мне не понятно, авва.
— Все мы члены Тела Христова. Членов много, но тело едино. Голова не может сказать ноге: «Не нужна ты мне». И если один член страдает, всё тело страдает с ним. Господь установил, чтобы не было разделений в теле, а все члены заботились друг о друге. Кто грешит против ближнего, грешит против себя.
— Да, да, но я всё равно не понял! Я только чувствую, что со мной произошло что-то важное.
— Веруют — не разумом.
— Но понять...
— Поймёшь. Духом. Глаза аввы улыбались.
Глава 26
Немного отдохнув, Феодосий принялся плести корзину из прутьев.
— Зачем ты её плетёшь? — спросил я.
— Отнесу в монастырь. Они продадут.
— А я думал, что жители просто так дают вам продукты.
— Ничего на свете не бывает «просто так». Братия держит овец и возделывает огород. Есть и пожертвования, конечно. Иногда люди просят, чтоб монахи молились о них. В болезнях, в невзгодах. Потом благодарят.
— И тебя просят?
— Я грешный человек. Это Великий Антоний мог сразиться с бесами.
— Я думаю, ты слишком скромничаешь.
— Садись, научу тебя плести корзину, — ответил Феодосий.
Авва показывал, я смотрел. Нормальное занятие для человека с высшим образованием (это я о себе).
— А ты учился где-нибудь, авва?
— Ты имеешь в виду мирское мудрование?
— Да.
— Я три года посещал университет в Александрии.
Во как! Корзины...
— Кто были твои родители, Феодосий?
— Зачем ты спрашиваешь об этом? «Просто так»?
— Извини.
— Они были добрые люди. Может, они и заблуждались, но не мне судить их. Мне пристало поступать так, как велит заповедь: «Чти отца твоего и мать, и да продлятся дни твои на земле».
— А вот у меня не получается почитать.
— Жаль. Но, думаю, ты поймёшь и научишься. Проси Бога о помощи.
— А не стыдно ли всё просить да просить?
— Стыдно попрошайничать, особенно у тех, кто сильнее тебя. Стыдно пресмыкаться перед людьми, выпрашивая себе благ. Богу же следует открывать сердце.
— А если я прошу о ерунде?
— Просьбы кошки полны мышей. Потому, что мышей полны мечты кошки.
Больше Феодосий не отвлекался от корзины. Он плёл её с таким вниманием и с таким увлечением, как будто на земле не было более важного и срочного дела.
Я тоже перебирал прутья. Что мне оставалось делать? А на душе было светло. Будто и впрямь ничего важнее не было на земле.
Глава 27
Авва отказался есть вечером. Мне же отделил только немного каши и пресёк взглядом просьбу о добавке.
— Познавай себя, — сказал он вроде бы невпопад. — Где ты будешь молиться? Здесь или на воздухе?
— Ну... на воздухе, — выбрал я.
— Хорошо. Возьми мои чётки и прочти сто Иисусовых молитв.
— Сто? Это много или мало?
— Это сто. Иди, Всевлаад. Прочтёшь — вернёшься.
Солнце снова клонилось к закату. Небо оделось в лилово-сиреневую мантию. От красоты захватывало дух. Нет, невозможно. Не человеческая — Божественная красота.
Хотелось благодарить. Да, именно так. Благодарить Создателя за красоту. Я не сам встал на колени. Что-то поставило (Кто-то поставил) меня, и вся моя душа, ещё не остывшая с утра, устремилась в это закатное небо, благодаря... Слава Тебе, Господи, Слава Тебе... За этот мир. За небо, за солнце. За египетскую пустыню и большой город. Слава Твоей премудрости. Става Твоей любви, потому что без любви невозможно создать такую красоту.
Спасибо Тебе, что я, человек, могу эту красоту воспринять. Спасибо Тебе за тот отрезок бытия и за всё то, что открыл мне. И не дай мне запачкать свою душу так, чтобы она стала слепой. Слава Тебе...
Сколько я так простоял, не знаю. Солнце село, мгновенно пронеслись южные сумерки, и снова ночь начала опускаться на египетскую пустыню.
Засияли огромные, несчитанные, недоступные мне звёзды.
Боже, как красиво!
Как величественно!
Как велико по сравнению со мной... У меня не осталось слов.
Душа моя изнемогла от благодарения. Благодарение распластало меня по камням.
Я больше не мог.
Придя в себя, я вспомнил о чётках и Иисусовых молитвах. Прочёл я молитвы довольно быстро, но уже не в таком напряжении души. Просто прочёл, и всё. Старался, конечно, почувствовать то же, что и в храме. Или то, что пережил только что.
Но не мог. И был этим раздосадован.
Пришла пора возвращаться в пещеру, но я почему-то чувствовал себя так, словно в конце меня чего-то лишили. Я попробовал сладость молитвы и тут же её потерял. Несмотря на то, что прочёл молитву сто раз! Сто! Много или мало, но сто!
— Отдыхай, Всевлаад, — авва Феодосий поднялся с колен мне навстречу, когда я вошёл.
Я присел на каменное ложе.
— Расскажи мне о молитве, авва Феодосий, — попросил я.
Феодосий уже склонился, чтобы выйти из пещеры.
— Один авва сказал так: «Никто не может говорить о молитве, если он не молится. Если же он молится, у него нет ни малейшего желания об этом говорить».
— Но если молитва была — и вдруг исчезла, оставив одни слова?
— Младенец Всевлаад учится ходить...
— Ты посоветовал мне познавать себя, — что ты имел в виду?
— Испытывай свои желания, — распрямился авва. — И послушай Великого Антония: «Тот, кто знает себя, знает Бога... Кто знает себя, знает и всех людей. Кто может любить себя, любит всех... Кто любит ближнего, любит Бога; и кто любит Бога, любит свою душу».
— Подожди, подожди... повтори!
Но он вышел, а я остался один. Я мог бы лечь и уснуть.
Но я опустился на колени рядом с каменным ложем, покрытым старой шкурой.
Кажется, у меня пропало желание говорить о дальнейшем.
Глава 28
Я снова спал без сновидений. Феодосий разбудил меня и выставил за «дверь» читать сто Иисусовых молитв.
Прочитал я их ни шатко, ни валко. Но честно. Почему-то в этот раз рассвет не сильно меня порадовал. Короче, не мог я дождаться своего куска хлеба и куска сыру.
Позавтракали мы в молчании.
Я ел хлеб и сыр. Феодосий пил воду.
После завтрака он спросил:
— Как, Всевлаад, найдёшь ли дорогу до источника?
— У нас же ещё есть вода, — ответил я.
— Есть. Но мне нужна вода для одного дела. Когда принесёшь, я тебе расскажу. Найдёшь дорогу? Прямо вверх.
— Ну... должен найти, — протянул я.
Идти за водой, тем более одному, мне не хотелось. Кроме того, в нашем резервуаре оставалось ещё достаточно, дня на два-три.
Но я сказал:
— Если тебе надо... Хорошо, пойду.
— В дороге прочтёшь двести молитв, — наказал мой авва.
Сегодня его приказы воспринимались тяжелее, чем вчера. Мне даже захотелось ответить ему что-то вроде: «А где это написано, что я должен тебя слушаться? А почему двести, а не сто пятьдесят? А почему это вообще нужно?»