– Я и прямо сейчас могу… Самолёт в Платове?
– Да-да! Вах, радость какой! Сейчас! Вайме! Куда за тобой машину прислать, Кати, внучка? Гига по интернету мигом вызовет. Какой хочешь: красный, чёрный, зелёный!
– Я сама на такси. Спасибо большое!
– Зачем сама? Хотя, – спохватилась бабушка, – делай, как хочешь, сердце мой, Кати! И не сердись на бабушку Алико! Бабушка твой – немножко тиран, вайме…
Ой, ещё один тиран?! – напряглась я. Но бабушка тепло и нетиранисто воркуя, сдабривая каждую фразу «вай ме» и «мой сердце», как перцем баклажаны, объяснила, куда ехать, что делать, кому звонить, точнее, что пилот сам позвонит «дорогой внучка». Главное, доехать до аэропорта, а там уже меня под белы рученьки и в Тбилисо. Я заколебалась немного. Позвонить Андрею не смогла, долго смотрела на его номер в телефоне, а потом просто написала сообщение.
(Несколько часов спустя)
Моя смска Андрею осталась не отвеченной. А теперь я в режиме полёта, поздно. Меня вдавило в кресло, и заложило уши. Перед глазами мелькала надпись: «Пристегните ремни». Стюардесса, красивая, в чудной синей форме, как из сериала про миллиардеров, улыбалась мне. Самолёт натужно снижался, протыкая носом облака. На крыле за стеклом в темноте мерцала красная лампочка.
Я летела в Тбилиси. Одна. Он сам так решил…
А слёзы текли и текли.
Меня вряд ли поймёт тот, кому не ставили диагноз «бесплодие» и кому не заявляли подруги, знакомые, соседки да все, кто ни попадя: «Вот роди своего, тогда и воспитывай! Не твой ребёнок!» Да, я родила своего. Мёртвого. И больше не смогу. Поэтому слышать подобное от чужих больно, но пережить можно. Я почти привыкла, обычно не плачу. Однако когда тот, кто так много узнал про тебя и вряд ли успел об этом забыть, тот, кому ты открылась и впустила в сердце, говорит то же самое, это пережить нельзя. Я прощаю многое, терплю бесконечно, оправдываю почти всё. Но это? Не могу.
Есть ли смысл строить отношения, если он поставил чёткую границу: это я, это мой ребёнок – а это ты! Я чувствовала себя так, будто он сказал: «Смотри, мы рядом, за стеклянной, пуленепробиваемой стеной. Люби нас, а если будешь хорошо себя вести, мы ещё и дверь откроем. Но не постоянно, а по вторникам и четвергам. Или каждую вторую субботу месяца, – мы ещё не решили».
Я так не умею. Я открываюсь, выставляю себя на ладони – вот она я, такая и такая. Может, неуклюжая. Может, ходячая катастрофа. Может, чашки бью и дверцы отрываю одним движением руки… Может, просто оттого, что наоборот очень-очень, чересчур стараюсь этого не делать, хочу быть хорошей, нравиться, быть достойной любви? И мне кажется, что я её не заслуживаю. Я в этой жизни не главная, я живу в кредит. Сама себе ипотека…
Да, я не умею сказать что-то важное, не заикаясь от волнения. Не умею одеваться шикарно и нести себя гордо. Не умею требовать, как того хочет Андрей. Но я ничего не таю за пазухой. Я просто люблю. Оказывается, этого мало.
Впрочем, я и не верила до конца, что получится… А сегодня я увидела в глазах моего царевича сомнение. Сожаление о том, что поторопился. Он услышал своего отца и поверил ему, или просто всплыло озарение. Я могу его понять… отчасти. Его экс-супруга Лана рассказывала, что для Андрея дочка – это всё. Я бы тоже хотела разделить с ним это всё. Но он не собирается делиться – вот в чём беда.
Как говорят в Иерусалиме, «Если сомневаешься: «да» или «нет», это всегда «нет». И с сомнением в глазах Андрея мне сразу всё стало понятно. Сердце сжалось: как же я без него, без Машеньки? Но разум холодно ответил: ты приняла верное решение, они и не были твоими.
Толчок, и шасси встретились со взлётной полосой. За окнами замелькали огни. Я затаила дыхание. А нужна ли я тут? Или здесь просто ждут призрак моего отца?
Самолёт остановился. Мы подождали чего-то. Глупо, конечно, что я прилетела без вещей, но у меня всё равно нет ни одной новой, кроме того малинового платья, на которое Машенька плеснула сок…
Стюардесса ласково проводила меня, и я вышла на трап. В лицо пахнуло тёплым ветерком, напоенным запахом свежести и южных растений. И я тут же широко раскрыла глаза: у трапа лежал красный ковёр, толпились четыре громадных чёрных внедорожника, несколько красивых кавказских мужчин с огромными букетами белых лилий в руках. Невысокая полная женщина в длинных чёрных одеждах, стоящая по центру, расплылась в улыбке и всплеснула руками в умилении. И слева грянул хор джигитов в папахах и национальных костюмах.
Ой, это меня так встречают?!
Я испуганно оглянулась на стюардессу за спиной – та цвела, как море в Анапе… То есть была слегка зеленоватого оттенка от падающих на неё лучей прожекторов. Но пахла Кензо, а не тиной. Грузинский хор растягивал многоголосием нечто торжественно-ликующее: то ли народный эпос, то ли похороны под лозунгом «наконец-то».