- Вранье! Всё вранье! Вы его не знаете.
- Это мы-то его не знаем? - Старуха, а вслед за ней и столпившиеся вокруг уроды громко и противно расхохотались.
- Но уж давно известны нам любовь друзей и дружба дам, процитировал недавний ревнивец.
- Мы твоего Геннадия М. знаем как облупленного, - сказала старуха. Он... - Она помедлила, лениво покачивая горбами. - Про него успеется, сначала надо разобраться с тобой. - Она окинула взглядом собравшуюся вокруг компанию. Здесь были все, кого увидел Андрей Т. на площадке перед зданием Заповедника, когда смотрел из окна. И человек-блин, и недобитый фашист, и хмырь с челюстью, и человек-вешалка, и эстрадная халтурщица, и еще много других, которых, если описывать, то не хватит никаких слов. Двугорбая старуха, похоже, была тут главной. Окинув взглядом всю свору, она выбрала из всех одного и поманила его к себе. Выбранный был невысок ростом, лицо имел сплющенное и острое, похожее на лезвие топора, носил клинообразную бородку a la Калинин и весь был оплетён паутиной с налипшими на неё дохлыми мухами. Одна нога его была повернута пяткой вперед, другая была нормальная. Он подошел к старухе и почтительно перед ней осклабился. - Скажи-ка мне, Дрободан Дронович, кто есть для тебя он? - Старуха показала этому нелепому существу на Андрея Т.
Существо потупилось и сказало:
- Папа.
- Вот видишь! - Старуха бросила на Андрея Т. победный взгляд и велела клинобородому Дрободану вернуться в строй. - Ты ж наш папочка, мы все из твоего сна вышли. Яблочки, как говорится, от яблоньки. А ты нас хочешь, как Иван Грозный своего сына... - Она покачала головой. - Нехорошо, папаша, нехорошо. Хромает у тебя педагогика.
- Послушайте... - Андрей Т. замешкался. Он не знал, как ему эту двугорбую уродину называть. - Нечего мне тут в родственники навязываться. Где Геннадий? Куда вы его от меня прячете?
- Это он нас ото всех прячет. Хорошо, есть на свете добрые люди. Не дают нам тут с голоду помереть, выпускают на волю. А то бы как эти, - она кивнула куда-то в сторону, - вся эта местная шелупонь, все эти окосевшие Соловьи-Разбойники да оголодавшие старики Хоттабычи. Ты пойми, мы не они. Мы не сказочные, мы - настоящие. А всех нас, как какого-нибудь Мойдодыра, сюда, в этот ящик, в этот дохлый НИИЧАВО, в Заповедник, чтоб ему ни дна ни покрышки. Мы же можем приносить людям добро, много добра, и добра настоящего, не сопливого, как у Золушки и ее тётки, а реального, твёрдого, как американский доллар. А нас тут пытаются удержать. И между прочим всё этот твой ненаглядный Гена.
- Стоп, - сказал Андрей Т. - Думаете, я что-нибудь понял? Какой Мойдодыр? Какое такое НИИЧАВО? То самое? Кто вас пытается удержать, раз вы свободно на "мерседесах" ездите?..
- У папочки проявляются первые проблески разума. - Пока Андрей Т. спрашивал, старуха отвечала на каждый его вопрос довольным кивком. Правильно, эмоции надо гасить и уступать дорогу рассудку.
- И Гена! Гена-то тут причем? - Андрей Т. всё не хотел успокаиваться.
- Тише! - Старуха остановила его рукой. - Твой Гена и есть причина всех наших бед. Неужели ты до сих пор не понял? Гена, Геннадий М, - директор этого Заповедника. Он здесь полновластный хозяин. Ну, конечно, не полновластный, за всем ведь не уследишь, верно? - Последняя фраза относилась к окружающей ее толпе монстров. Те в ответ захрюкали, захихикали и стали наперебой подмаргивать своей уродливой командирше. Когда они отморгались, она продолжила образовательный курс. - Сейчас твой Гена в Москве. А завтра он будет здесь. И вся наша вольная жизнь кончится. Потому как переводят наш Заповедник на строгий подцензурный режим, и ходу отсюда нам уже никуда не будет. Так что, папочка, догуливаем последние денёчки...
Андрей Т. почесал в затылке. "Вот оно что, оказывается. Абрикос у них здесь директор. Интересное получается приключение". Но что-то в ее рассуждениях было не так. Как-то у двугорбой старухи не сходились концы с концами.
- До завтра еще времени много. Вы же можете отсюда уехать. - Он задумался и добавил; - Или не можете?
- Можем, папочка, мы многое чего можем в отличие от тебя. Мы - народ памятливый и два раза на одни и те же грабли не наступаем. Но тебе, папочка, придётся остаться здесь. Будешь ты, папочка, чем-то вроде залога. Сегодня в полночь мы тебя зафиксируем, а утром, когда приедет дорогой господин директор, увидит он вместо своего бывшего друга героя одноименной оперы композитора Римского-Корсакова. Прольёт господин директор по своему бывшему закадычному другу скупую слезу, подпишет очередной приказ, и положат этот приказ на полку, где лежать ему до скончанья века рядом с тысячами других. Такая вот радужная перспектива.
Андрей Т. улыбнулся. Почему-то, выслушивая все эти угрозы, он не испытывал никакого гнева. Если поначалу он ещё волновался, готов был спорить и доказывать свою правоту, то теперь успокоился окончательно. Уж слишком всё это походило на фарс, слишком плохо играли занятые в фарсе актёры, слишком мелки, безжизненны и фальшивы были страсти, которые перед ним разыгрывались. Он - живой человек, они - мертвяки, ничто, вылезли из дурного сна и корчат теперь из себя хозяев вселенной. И ещё неизвестно, существуют ли эти твари в действительности. Чем больше он обо всём этом думал, тем сильнее его разбирал смех. Какое-то время Андрей держался, но, наконец, не выдержал. В горле у него запершило, в глазах заиграли чертики и смех прорвался наружу. Андрей Т. стоял перед старухой, подёргиваясь и прикрывая ладонью рот.
Двугорбая сначала не поняла. Она тупо уперлась своим мерцающим катафотом в дёргающуюся от смеха фигуру, оглядела всю мерзопакостную компанию - не строит ли кто в ней рожи и не делает ли соседу рога, но, не заметив ничего подозрительного, вновь уставилась на Андрея Т. и спросила его удивлённым голосом:
- Папочка, ты чего? Может, тебе валидолу? Есть здесь у кого-нибудь валидол?
Из толпы высунулся дохленький упырёк, облизнулся и застенчиво предложил: