========== Холодов ==========
Когда я увидел это, мне показалось, я сошёл с ума.
Рогозина плакала.
Навзрыд.
Рыдала, размазывая по щекам тушь вперемешку со слезами, вздрагивала, судорожно сжимала ополовиненный стакан. Почему-то в первый момент мне в глаза бросилось то, что она в блузке – пиджака не было. Я ещё подумал: вот странность. Где же пиджак? Она ведь никогда, кажется, без пиджака не ходила? Видимо, тогда я остолбенел настолько, что мне казалось странным именно отсутствие пиджака. А вовсе не то, что полковник сидит в своём кресле, глотает какое-то коричневое пойло и ревёт – отчаянно, громко, морщась и шмыгая носом.
*
Чего греха таить, я не раз думал о том, плакала ли когда-нибудь Рогозина. Да и не я один. Наверное, каждый из нашей конторы хоть раз ловил себя на этой мысли – странной, скользкой, едва ли не постыдной. Смешно, конечно, но все мы будто всё время ждали от неё какой-то слабости, какого-то чувства, выдавшего бы несовершенство. Мы будто хотели увидеть собственными глазами, когда же и как она сумеет оступится. Но ждали не со злорадством, а со скребущимся, любопытствующим, подленьким страхом – тем самым, что влечёт за запретную черту.
Видимо, такова человеческая природа – нам хотелось знать, даёт сбои эта совершенная машина под названием «Полковник Рогозина».
Да, я не раз думал об этом. Но мне всегда казалось, что она должна плакать по-другому. Благороднее как-то, что ли. Скупо, сдержанно, беззвучно. Как там у классиков?.. Надрывно, без слёз?.. В общем, что-то подобное. Если она и представлялась мне плачущей, то явно не такой, какой я видел её сейчас, - с покрасневшими натёртыми глазами, мокрыми манжетами блузки, которыми она утирала лицо, растрёпанной причёской. Где-то в горле даже мимолётно клокотнуло возмущение – будто меня обманули в ожиданиях и вместо проявившей слабость железной леди подсунули ревущую белугой девчонку.
Я не знаю, когда я успел всё это вспомнить и прокрутить в памяти, - сейчас, когда думаю об этом, вижу только два момента: вот я осоловело пялюсь на неё, стоя в дверях кабинета, а вот – уже валяюсь на полу, и висок неприятно холодит приставленное вплотную дуло. Наверное, все эти мысли – о блузке, о своих думах и о рогозинских слезах – промелькнули в те мгновенья, когда я кинулся к ней и тут же был свален под стол чьим-то метким ударом в спину.
В общем, дальнейшее я наблюдал уже оттуда – из-под стола.
Рогозина продолжала плакать, время от времени отпивая из стакана. Её руки тряслись так, что капли жидкости то и дело попадали ей на брюки. Снизу мне было хорошо видно, как она, едва удерживая стакан кончиками пальцев, расплескала почти четверть себе на колени.
Я довольно долго лежал на полу и смотрел на всё это с каким-то священным, трепетным ужасом, прежде чем понял: это не шутки. Что-то происходит. Что-то дикое, неясное и дурное.
Бинго, Холодов! Рогозина рыдает в своём кабинете, какой-то урод держит её на прицеле, ты сам валяешься на полу с дулом у виска, и лишь спустя пять минут до тебя доходит, что не всё в порядке в вашем королевстве!
Надо что-то делать. Что-то делать. Что? Что?!
Пока я пытаюсь отвлечься от её всхлипов и найти выход, откуда-то сверху и справа раздаётся голос:
- Слишком долго. Быстрее. Иначе они начнут умирать. - Одновременно с этими словами я ощущаю чей-то небрежный пинок. Надо полагать, «они» в первую очередь относится ко мне. Рогозина всхлипывает ещё громче и подносит стакан ко рту, чтобы залпом допить остаток, но закашливается, захлёбывается слезами, и я вижу, как тонкая коричневая струйка стекает по её подбородку.
- Повторяю: либо умираете вы одна, здесь, сейчас и относительно безболезненно, либо все ваши сотрудники, но уже долго и гораздо более изысканно.
Рогозина сглатывает, мотает головой и хрипло выдыхает:
- Оставьте… их в покое. Я сейчас допью.
До меня доходит, что она пьёт яд. Я взбрыкиваю раньше, чем вспоминаю о пистолете у собственного виска. Успеваю дёрнуться по направлению к ней, выкрикнуть что-то вроде «Не пейте, Галиниклвна!..» и отрубаюсь от острой боли в боку.
========== Круглов ==========
Привычки въедаются крепко - так крепко, что я начинаю думать о том, что делаю, уже после того, как вызываю ОМОН.
Да, начало четвёртого – это почти ночь, порядочные люди в это время спят или, по крайней мере, сидят по домам. «Свои в такую погоду дома сидят» - некстати всплывшая в голове фраза. Из «Простоквашино», кажется? Хотя… Может, как раз и кстати. Свои в такую погоду дома, нынче к нам пришли чужие.
Я понимаю это по тяжёлому, маслянисто-спиртовому запаху-таким у нас никогда не пахнет, - по тёмным отпечаткам на натёртом полу. По приглушённым голосам в кабинете Рогозиной.
Я не слишком верю в случайности, совпадения и предначертания, но доверять интуиции к пятидесяти годам научился безоговорочно.
Что-то произошло. И это что-то – вряд ли что-то хорошее.
ОМОН прибудет в считанные минуты, вызов из ФЭС – не рядовое ограбление. Думаю, у меня секунд сорок. Прямо сейчас я должен решить, действовать ли мне по инструкции - поднять тревогу, включить сигнализацию и начать эвакуацию находящихся в здании, - или бежать, сломя голову, в Галкин кабинет и разбираться, что, чёрт возьми, она делает там непонятно с кем в три ночи.
Я теряю секунды. Разрываюсь. Одна половина меня кричит о том, что у полковника могут быть свои дела и секреты, в конце концов, меня тоже можно спросить, зачем я припёрся на службу ночью. Другая половина ревниво шипит, что, может быть, сейчас рядом с ней сидит Селиванов, и они…
Господи, о чём я думаю?! Я же прекрасно понимаю, что что-то случилось, что-то из ряда вон выходящее, и чутьё вопит, что пора бежать, а не то будет поздно. Бежать туда, где слышатся голоса и… И всхлип?..
Этот глухой, негромкий, в сущности, такой простой звук женского всхлипа оглушает меня пудовой дубиной. Лишает дыхания, зрения, мыслей, какой бы то ни было ориентации в пространстве.
Только раз в жизни – один-единственный раз! – я видел, как чуть не плакала Рогозина.
И сейчас это повторялось. Только теперь она не пыталась проглотить слёзы и спрятать мокрые глаза. Теперь она рыдала по-настоящему, всхлипывая, захлёбываясь, так, что я и не помнил, как ворвался в её кабинет.
*
Ненатуральность – это слово описало бы мои впечатления вернее всего.
Холодов – очки набок, на виске кровь, рот приоткрыт – валяется около стола. Трое мужчин в масках со стволами наперевес не спускают взглядов с чего-то, что держит в руках полковник. Сама Рогозина, в заляпанной блузке, трясущимися руками пытается поднести ко рту стакан, на дне которого плескается мутная коричневатая жижа.