Лоллипоп облегчённо вздохнул. Он рассуждал: "Слава богу, теперь всё пойдёт по-старому! Хорошего понемножку!" Сам себе он казался удивительно кротким и славным: с таким смирением выдержать безумную говорильню и беготню вокруг нового бабушкиного места! Это оказалась вовсе не какая-нибудь контора, а семья. Гофштеттеры - так их звали. Там бабушка за час работы получала намного больше, чем в электрофирме. К тому же она сказала:
"Мне вообще Гофштеттеры по душе. У нас с самого начала взаимная симпатия".
Лоллипоп удивлённо спросил:
"Скажи-ка, бабуля, разве они встают так рано, что в пять уже можно начинать?"
"Отнюдь, - сказала бабушка, - здесь я буду начинать только в одиннадцать. Оно и к лучшему. Хоть высплюсь наконец. Я ведь не от хорошей жизни поднималась ни свет ни заря".
"Порядок", - решил Лоллипоп.
Дело всё ещё казалось безобидным. Он даже рад был за бабушку. Но когда она сказала: "Зато работаю до шести!" - Лоллипоп взревел, как раненый лев.
"А мой обед?" - рычал он. Лоллипоп придавал очень большое значение спокойному, вкусному обеду в уютной обстановке. "А домашние задания?" - рычал он. Лоллипоп любил, чтобы бабушка сидела за столом и вязала, пока он строчит многоэтажные, безошибочные уравнения или куцые, усеянные ошибками сочинения. Ещё Лоллипоп поскандалил из-за бутербродов с ветчиной. Из-за того, что дома всегда должен находиться кто-то, кто мог бы пришить пуговицу. И вообще, ревел он, ему нужен хоть кто-нибудь, с кем можно пообщаться. Сестрица подчас чудовищно тупеет, с ней особенно не наговоришься. Унять Лоллипопа было невозможно.
"Ты только прикинь, - вразумляла бабушка, - я ведь зато к Гофштеттерам всего три раза в неделю хожу. А четыре полных дня - дома!"
Но даже этот довод был слабым утешением для Лоллипопа. Он здорово обозлился и надулся.
"Потерпи хоть немного, - сказала мама, - всё будет не так страшно, как тебе кажется!"
Лоллипоп и злился, и дулся, и терпения набирался, но всё вышло ещё страшнее, чем казалось. Мало того, что три раза в неделю он бабушки вообще не видел. Им ещё хотелось, чтоб он делал кошмарнейшие вещи! Сразу после уроков он должен как угорелый нестись домой, вставать к плите и разогревать картофельный суп, медленно помешивая в кастрюле. После еды он должен ставить тарелки в раковину и напускать в неё воду.
И ещё он должен ходить к Смешанному Отто - не посидеть на картошке и пососать леденец, а со списком.
С длинным списком, состоящим из скучнейших предметов, как-то: мука, стиральный порошок, сахар, рис. Вдобавок ему вменялось в обязанность получать у сапожника обувь и относить в чистку скатерть!
Но самое возмутительное - никому, кроме Лоллипопа, это возмутительным не казалось. Смешанный Отто даже рассмеялся, когда Лоллипоп поведал о своём горе. И учительница его не поняла. Когда Лоллипоп объяснил, что не мог дома писать сочинение, так как должен был вытащить бельё из стиральной машины и развесить его в ванной, она cказала: "Смешно, Лоллипоп, это отнимает каких-то две-три минуты". Причём она имела в виду возню с бельём, а не сочинение. Один человек понял его. Эгон, сосед по парте.
"Лоллипоп, - задумчиво сказал Эгон, - разве у тебя нет сестры? Такой длинной, белобрысой, года на два тебя постарше?"
"Само собой", - сказал Лоллипоп.
"Тогда я здесь чего-то не улавливаю", - сказал Эгон. И у него есть мать, она тоже работает; а бабушки у него вообще нет. Но всеми делами по дому занимается сестра. "Во-первых, потому, что она старше, - сказал Эгон, во-вторых, потому, что домашние заботы - женские заботы!"
В этот день Лоллипоп шагал из школы в отличном настроении, хотя был "безбабушкин" день. Дорогу к дому он выбрал не самую короткую. Первым делом заглянул в парк, где малость погонял мяч, потом пошёл провожать Эгона до дома, где разглядывал коллекции марок, а после завернул в кафе-мороженое - съел клубничный пломбир. И лишь тогда направился домой.
У сестры занятия кончались на час позже, но когда Лоллипоп явился, она уже была дома. И вне себя. Лоллипопу поручили, как только он придёт из школы, включить духовку. В духовке стояла картофельная запеканка с дольками нарезанной ветчины. Бабушка ещё с утра сделала её и слегка пропекла. Не хватало лишь поджаристой корочки. А сейчас запеканка, понятное дело, была холодной.
"Явился бы вовремя, - выговаривала сестра, - запеканка была б уже горячая, с хрустящей корочкой!" Лоллипоп ни слова в ответ. "А я голодная как зверь!" ругалась сестра. Она заглянула в духовку: "Теперь законно минут десять жди, пока будет готово!" Лоллипоп вытянулся во всю длину на кухонной кушетке и скрестил руки на груди.
"Зажигать духовку, равно как и разогревать запеканку - женское дело, о почтеннейшая сестрица", - изрёк он.
"Ты спятил, Лолли", - сказала сестра.
Лоллипоп замолчал и больше не шевелился. Даже когда сестра позвала: "Не сочти за труд - встань и накрой на стол. Запеканка готова".
Он молчал и не пошевелился, даже когда сестра сказала: "Лоллипоп, садись за стол да прихвати, будь уж так добр, яблочный сок из холодильника".
Тогда сестра подошла к кушетке и чего только не наговорила. И что он рехнулся, и что она всё равно в тысячу раз больше него делает. И что он ведёт себя как султан в гареме. И что он смесь барана с чемоданом, да к тому же несусветный лентяй. Она даже заехала ему со злости в живот. Очень прилично. Он снёс это беззвучно. А голод его не мучил. Клубничного пломбира хватило бы семью накормить.
Лоллипопу казалось, что он целую вечность валяется с закрытыми глазами и скрещёнными руками, когда он вдруг вспомнил: да ведь сегодня вторник, Томми давно ждёт его в комнате за прилавком. Он встал и хотел было выйти, но сестра загородила проход.
"Только через мой труп! - сказала она. - Сначала вымой посуду!"
"Я ничего не ел", - сказал Лоллипоп.
"Не играет роли", - сказала сестра.
Тут Лоллипоп лягнул её ногой. Сестра схватила его за волосы. Лоллипоп отступил на шаг, а поскольку сестра и не думала его отпускать, то и она отступила от двери на шаг. Лоллипоп врезал ей в солнечное сплетение. Сестра отпустила волосы, чтоб закрыться, и Лоллипоп очутился за дверью.
Так теперь у них пошло-поехало - чуть ли не в каждый "безбабушкин" день. Да и вечерами было уже не то, что раньше: сестра жаловалась на Лоллипопа маме и бабушке. А мама с бабушкой как-то сказали, что Лоллипоп их сильно огорчает, другой раз, что Лоллипоп негодный мальчишка, и ещё раз, что Лоллипопу пора браться за ум. В любом случае ничего приятного они ему не говорили.
Сестре он показывал язык, бабушке строил за спиной гримасы, а маме заявлял: "Отстань от меня!"
Да и дни, когда бабушка оставалась дома, были для Лоллипопа ничуть не лучше. Если вчера цапались и точно известно, что завтра опять поцапаются, то и сегодня особого желания любезничать нет.
Лоллипопа такая жизнь тяготила. Он считал - положение должно измениться. И чем скорей, тем лучше.
От сестры ничего путного ждать не приходилось. Она беспрестанно твердила: во-первых, она ещё ребёнок, а не женщина. И заявление насчёт домашней работы, которая якобы исключительно женская, бред сивой кобылы. А бабушка до небес превозносила новое рабочее место. Когда она начинала про "своих Гофштеттеров", Лоллипоп зубами скрипел. Часто же приходилось ему скрипеть зубами!
"У Гофштеттеров, - говорила бабушка, - работа в радость!" Она перечисляла все их кухонные аппараты и расписывала пылесосо-подметально-выбивальный комбайн, словно ей поручили составить рекламный проспект для подметально-выбивально-пылесосной фабрики. Она нахваливала посудомоечную машину, а про бельевую электросушилку говорила так, будто сама её изобрела.