Писатель-сатирик Чарли Брукер как-то заметил, что «Твиттер» показывает самое плохое, что происходит в мире в данный момент. Довольно часто самым плохим оказывается мертвое животное. В 2014 году Копенгагенский зоопарк усыпил здорового жирафа, и твит одного активиста вызвал международную бурю. На следующий год американский дантист из композитного лука застрелил в Зимбабве льва, и буря в интернете оказалась такой сильной, что Конгресс США ужесточил правила импорта фрагментов животных. Безусловно, сказалось и то, что у этих зверей – как у шимпанзе Джейн Гудолл – были имена: жирафа в зоопарке звали Мариус, а льва исследователи дикой природы называли Сесил. Когда в 2020 году Австралию охватили беспрецедентные лесные пожары, самыми популярными видео стали не обездоленные жители сгоревших домов, а сваленные на обочине мертвые кенгуру. По некоторым оценкам, в тех пожарах погибло более трех миллиардов животных, не считая лягушек и насекомых. В отличие от людей, их нельзя было предупредить, и их смерть вызывает особенно тяжелые чувства.
Социальные сети – слепое орудие. Наше возмущение убийством и смертью животных часто бывает направлено не в ту сторону. Посмотрите на случай Мариуса. Что должно происходить с животными в зоопарках, где нет хищников? Они должны жить вечно? Разве не очевидно, что зоопарки больше не становятся? Мы обеспокоены, но запутались.
В 2020 году распространяться, как вирус, стали не только ролики в интернете. Появившийся в Ухане коронавирус стремительно охватил оптовый рынок, где в ужасающих условиях держали диких животных и одновременно торговали обычным мясом и морепродуктами. Это происшествие обнажило, насколько искажены наши отношения с животными. На одном прилавке оптового рынка морепродуктов Хуанань рекламировали сотню видов живых животных, включая циветт. Посетители других азиатских рынков видели нанизанных через крылья живых летучих мышей, истекающих кровью панголинов и тесные клетки, набитые курами. На момент написания книги считается, что коронавирус возник у летучих мышей и перешел к людям – возможно, через панголина. Эксперты и раньше предупреждали о том, что заболевания могут выплеснуться с диких животных и промышленных ферм, но мы их просто игнорировали. «У меня даже не чувство, что “я же говорила”, а, скорее, “разве можно было кричать громче?”» – возмущается Кейт Джонс, ведущий специалист по летучим мышам. Если у нас и была мысль, что можно смотреть на мир, не замечая животных, пандемия показала, что мы не правы.
Коронавирус пролил свет на многие явления. В недели карантина захлебнулся рынок мяса и молочных продуктов. В канализацию были вылиты многие бочки молока. Кормить свиней стало невыгодно, и животноводы были вынуждены устроить «депопуляцию»: одна промышленная ферма в Айове убила тысячи голов, просто отключив вентиляцию и подняв на несколько часов температуру, пока животные просто не сварились заживо. Миллионы кур убили, залив пеной как из огнетушителя. Это было не мясо без жестокости, а жестокость без мяса.
Относительным утешением может служить то, что, пока мы сидели дома, на улицы вышли животные. В Сан-Франциско появились койоты, в Вашингтоне – бобры, а в парках Тель-Авива – шакалы. Случилась своего рода антропопауза в антропоцене. Птицы стали петь тише, потому что их перестал заглушать шум моторов и их стало слышно без избыточных усилий. Первые несколько недель можно было представить себе мир без толп людей, и выглядел он вполне мило. В интернете появился мем «Вирус – это мы. Природа выздоравливает».
На мгновение мы вспомнили, что на этой планете живут не только люди, и посмотрели на наше воздействие на нее со стороны. На карантине обострилась потребность в компании животных: в Великобритании даже возник дефицит щенков в приютах. Кто-то пробовал устраивать своим собакам виртуальные встречи. Мы начали звонить через Zoom альпакам и ламам: кажется, у них лучше получается включать в этой программе звук, чем у многих людей.