— Вам известна басня о безмозглом осле, выбиравшем из двух стогов сена, полковник? — спросил Роузкранс. Когда Шлиффен кивнул, генерал-аншеф продолжил: — Что ж, сэр, Джеймс Г. Блейн и есть тот самый осёл, за вычетом того, что оба стога отравлены. Если бы вы были моим полковником, а не кайзера, я бы также сказал, что он — жопа призового скакуна. Но вы таковым не являетесь, так что воздержусь от комментариев.
— Но вы только что… — Шлиффен оборвал сам себя, точно поняв, что сейчас сделал Роузкранс. Военный атташе шмыгнул носом, словно простудился. Ранее он чувствовал исходящий от Роузкранса запах спиртного. Сейчас он его не чувствовал. Гнев и разочарование также могут довести человека до неосмотрительности.
Роузкранс продолжал:
— Один стог сена — это заключить мир с ублюдками, что нас побили. Но это значит признать, что они нас побили, а он пойти на это не может. Другой стог — это снова с ними воевать. Но если мы так поступим, случится лишь то, что они снова нас побьют. Он всё понимает, но его от этого тошнит. Поэтому ему не остаётся ничего, кроме как притворяться нерешительным. Впрочем, придурок и в этом имеет немалый опыт, как считаете? По любому, в последнее время у него имелось достаточно практики.
— Но эта притворная нерешительность… — Шлиффен попробовал термин на вкус и повторил его: — Эта притворная нерешительность не может длиться долго. Блейн должен помнить, он не один, кто может снова войну начать. Поздно или рано, ваши враги заставят вас драться, если вы не подчинитесь сейчас. Эта блокада — лишь малая часть. Может появиться гораздо большее. И появится гораздо большее.
Морщины Роузкранса стали глубже.
— Да, знаю я, чёрт подери. У вас в Ричмонде есть друг, в смысле, ваш атташе в Конфедеративных Штатах.
— Aber naturlich, есть мой коллега. — Шлиффен дал поправку машинально. Со смерти жены, да и в немалой степени до смерти жены, он был настолько погружен в работу, что на друзей у него не оставалось времени.
— Значит, скоро вы получите от него весточку, так или иначе, о том, что конфедераты подводят войска к Потомаку, — сказал Роузкранс.
— Да, я об этом слышал, — сказал Шлиффен, кивнув. — Я не собирался об этом говорить, если бы не начали вы; это не моё дело.
— Они подводят немало войск. — Голос Роузкранса была тяжёлым, полным горечи. — Железные дороги позволяют спешно перевозить множество войск, что гораздо проще, чем вести их по обычным дорогам по колено в грязи. К границе они приближаются ни для собственной забавы, ни для нашей.
— Вы также передвигаете войска, насколько я знаю, — сказал Шлиффен.
— О, да. — Генерал-аншеф армии США качнул головой вверх-вниз. — Если они по нам ударят, мы зададим самый лучший, блин, бой, какой сможем, не сомневайтесь в этом ни на минуту, полковник, самый лучший, какой сможем. Но, чего вы, возможно, не слышали, — он практически перешёл на шёпот, словно мальчишка, рассказывавший о лешем или зубастом гоблине, — так это того, что генерал Джексон вернулся в Ричмонд.
— Нет, этого я не слышал, — сказал Шлиффен. В этих словах он также расслышал, что Роузкранс сломлен. Неважно, сколько человек США подведут к Потомаку, Джексон найдёт способ их разбить, поскольку Роузкранс уверен, что Джексон обязательно найдёт способ их разбить. Кто-то — Шлиффен был раздражён тем, что не смог вспомнить, был ли это Наполеон или Клаузевиц — мудро заметил, что на войне мораль относится к материальному фактору в пропорции три к одному. Как когда-то давно австрийская и прусская армии шли в бой против Бонапарта, будучи ещё до начала сражения уверенными в своём поражении, так и Роузкранс сейчас относился к перспективе противостояния с Джексоном.
— Что ж, это правда; в бога душу мать, это правда, — сказал Роузкранс.
Шлиффен слушал его вполуха, силясь вспомнить, какой же военный гений выразил упомянутую максиму. Не смог. Подобно хрящику, застрявшему меж двух коренных зубов, эта мысль будет донимать его, пока он с ней не покончит. Он встревожился, когда Роузкранс произнёс нечто такое, что полностью пролетело мимо него.
— Что, простите? — переспросил он, смущённый одной профессиональной неудачей за другой.
— Я сказал, сейчас бы нам пригодилось несколько друзей по всему миру, — повторил Роузкранс.
— На этой войне у вас нет друзей, которые вам помогли бы, — сказал Шлиффен. — И это был, как я слышал от многих американцев, замысел вашего президента Вашингтона. Этот человек не является вашим президентом уже много лет. Наверное, настала пора решить, что дела с его времён, возможно, изменились.
— Я скажу вам, чего я собираюсь решить, — яростно проговорил Роузкранс. — Я собираюсь решить, что Вашингтон никто иной, как вонючий вирджинец, и повстанчики могут, блин, забрать себе и его самого, и его замыслы, вместе.