Мы бросились к тёте Мусе:
— Тётя Муся, что с Эссиной мамой?
— С какой ещё мамой?
— С Кулекой, — говорит Мика, — она всех куриц «Кулеками» звала.
— Да ничего особенного — яичко вам несёт, — успокоила тётя Муся.
Мы со всех ног — обратно к своей Кулеке:
— Слушай, — говорим ей, — не кричи так, пожалуйста. Мы ещё вчера решили не брать у тебя яичек. Пусть твой сын их ест, а мы будем молоко пить. И рыбий жир у нас ещё есть. И мамалыга. Не кричи!
И правда, белая курица успокоилась, слезла с гнезда и пошла во двор, где уже гулял под балконом Эсси. А в гнезде осталось лежать беленькое, даже чуть голубоватое, тёпленькое яйцо.
Тётя Муся сварила его вкрутую, мелко-мелко покрошила ножиком и покормила Эсси. Одного яйца ему хватило на целый день!
Как море подарило нам брата
Мы строили в саду шалаш из веток мимозы, когда загудели гудки и прибежала мама.
— Скорее, скорее! — кричала она. — Собирайтесь в бомбоубежище! Большой налёт будет!
И тут Мика заупрямилась:
— Не хочу в бомбоубежище!
— Как не хочешь? А если бомба упадёт на дом?
— Не пойду! Там страшно!
В бомбоубежище, правда, было страшно. Его вырыли в соседней горе, но не достроили — не успели. Мы ходили туда с Микой вдвоём, украдкой, когда ещё не было тревог. Там обваливался земляной потолок, а в длинном коридоре стояли лужи. Мама не знала, что мы сами туда ходили, и думала, что в бомбоубежище хорошо.
А мимо нашего балкона уже бежали люди. Они несли в убежище маленьких детей, узлы, подушки.
А наша Мика упёрлась, и всё!
Мама взяла её на руки, но Мика брыкалась, вопила хуже козы. Пришлось опустить её на землю.
Тогда мама повела нас на гору, где росли кипарисы и сосны.
— Может, и правда, на горе лучше, а то как обрушится убежище, так всем нам и крышка.
— А тут крышки нет! — сказала Мика и посмотрела на высокое-высокое небо с одним кругленьким облачком.
Но это было не облачко — это был разрыв от зенитного снаряда. Так всегда случалось: сперва видишь круглое, как мяч, облако, а потом — бах! — дойдёт звук выстрела зенитки.
— Летят! — сказала мама, и мы, не добежав до сосновой рощи, бросились под кусты ежевики.
Смотрим, и тётя Муся прибежала сюда.
— Страсть какая, — плакала тётя Муся, — Сидора утречком сказал, в порт пришёл из Новороссийска пароход с детишками. Целый пароход эвакуированных детей. Напугает их фашист до смерти!
— Как же детей на берег не свезли? — спросила мама.
— А так, карантин! — ответила тётя Муся.
Я только хотела спросить, что такое «карантин», как смотрю — в море, там, где стоял тот пароход с детьми, поднялась стена воды. Как будто стеклянная. И потом только донеслось: «Бух-бух-бух!» — разрывы бомб.
— Боже мой! Пароход! — закричала тётя Муся.
— Фашисты проклятые, что же вы делаете? — заплакала мама и поднялась во весь рост. — Там же дети, дети!..
— Ложись, — дёрнула её снизу за подол платья тётя Муся, — своих береги! Тем уже ничем не поможешь.
Когда гудки прогудели отбой, мы спустились с горы. Во дворе у нас было всё спокойно: коза щипала траву, Эсси спал у курицы под крылом. Хорошо им, они не понимали, что такое бомбёжка.
Ночью был ещё один налёт. Мы побежали в убежище. Там горел дымный факел, и какая-то женщина шипела на всех:
— Тиш-ше! Тиш-ше! У них звукоулавливатели.
— Бедная, она сошла с ума, — сказала мама.
Мика смирно сидела у мамы на коленях и большими-пребольшими глазами смотрела, как горит факел, как от него отделяется струйка чёрного дыма и сливается с чёрным потолком.
Потом опять был отбой, и мы снова вернулись к себе в комнату.
Мика вздохнула и сказала:
— Спим дальше.
Но когда мы уже легли, из города вернулся дядя Сидора. Мы слышали, как он, задыхаясь и пыхтя, шёл от калитки вверх.
— Муся, Муся, помоги! — негромко позвал он.
— Сидора, ты ранен? — всполошилась тётя Муся.
— Я не ранен, что ты, что ты!.. Я вот кого принёс… Скорая помощь там не справляется, так мне разрешили взять его.
— Кого? — спросила тётя Муся.
Потом стало тихо, и мы услышали, как они оба — дядя Сидора и тётя Муся — поднялись к нам на балкон. Мы вскочили и тоже выбежали на балкон. Мама уже была там.
— Ты у нас за доктора, — сказал маме дядя Сидора. — Погляди мальца — выживет? — И протянул ей что-то, завёрнутое в мокрый пиджак.
Мама отвернула край пиджака. Там лежал худой-прехудой мальчик и смотрел на нас круглыми глазами — такими, как у Мики.