— Но, извини, я вроде попытала. — И к этому старику, Афанасию Павловичу, пошла, он и снял (она наденет, а сама снять уже не может. Ни в коем случае).
...А то на людей надевают. Быстро — опухоль, как будто змея укусит, — пухнет...
Афанасий Павлович-то почертил — к утру поднялась корова-то.
АКУЛЬКА И ДУНЬКА
У нас в одной деревне было. Тетка рассказывала про Дуньку и Акульку.
Шел один нищий по этой деревне, зашел к одной хозяйке. Она стирала, что ли. Говорит:
— Некогда мне тебя угощать.
Ну, он и пошел. Пошел да и сказал:
— Попомнишь меня.
С этого дня и началось чудиться. Акулька с Дунькой разговаривают друг с другом на печке и пакостят. То золы, то коровьего кала намешают в еду. Суп поставят в русскую печь, сами в поле уйдут, а Акулька с Дунькой намешают всякой дряни. Чай только вскипятят да и пьют один. А масла раньше помногу сбивали, так его в баню поставили, они и там все обезобразили.
Так и мучились с ними. Дело к зиме стало. Ночью уйдут во двор, скот гоняют. Утром кони в мыле, пена изо рта, косы в гриве. А потом придут и разговаривают:
— Ты замерзла, Дунька?
— Да нет, а ты, Акулька? — А самих-то не видно.
Мучились, мучились с ними. Потом кто-то научил попа позвать. Поп пришел, молитвы читает. Народ в избе собрался. А Акулька с Дунькой пустили с печки в попа скалкой. Поп перепугался, народ тоже. Как давай все из избы! А Акулька с Дунькой ступеньки крылечка разобрали — все кубарем!
Сколько времени, может, с год, так в доме было. Они и в другой дом укочевывали, так Акулька с Дунькой тоже туда перешли. Давай отыскивать старичка, нашли в одной деревне. Говорят:
— Напоим, накормим, денег дадим, только давай, мол, дед, помогай, убери.
Ну и правда, напоили, накормили, денег много дали. Пошел он. Где-то из поленницы вытащил две куклы. Вот вам, говорит, Акулька с Дунькой.
Это тетка из той деревни нам рассказывала.
КУКЛА ПЛЯШЕТ
Я в девках была. В Кирге жила. У меня племянник был. Мы жили на горе, а он так, под горой жил. И вот, были вечерки раньше, собирали на вечер дома и девок, и парней, всех: верховские идут, низовские идут... На балалайках играют, пляшут, вальс танцуют — по старинке.
Кончилось это в двенадцать часов уже, идти домой надо. Идет этот мой парень, племянник-то. Вот идет. Дошел до ворот и стал. Видит: кукла пляшет. Как пройти домой? Кукла пляшет и все. Как она живая! Он:
— Ай, черт побери! Что она мне, эта кукла-то?! — Ворота-то открыл, только пошел — она стук ему сюда! В голову. Пришел домой, лег спать. У него жар поднялся. Вот заболел, заболел. Его отец туда возил, сюда... Ничего не могли сделать. А он не сказал, что его кукла в голову стукнула. Высох он, и вот уж осталось ему два дня или три, как помереть. Он сказал:
— Мама! Я умру — вы вот этот столб выкопайте и посмотрите, что там есть. Меня кукла раз в голову тут ударила, может, я из-за этого и хвораю...
Он умер. Они столб-то выкопали, там кукла. К этой кукле — его была рубашка, который умер-то — воротник был пришитый и брюки какие были — ошкур пришитый, и волосы его были. Мать-то потом узнала: вот, это наколдовали, это по злобе. Один парень только у ней был, больше никого не было. Мы все его звали братка. Он выболел, ну прямо одни кости. Я помню, как он лежал. Он сказал:
— Мама, эту куклу сожгите.
Знаете, вот я стояла, я помню. Эту куклу потом отец выкопал, посмотрели ее — все Сенькино (а его звали Семен), все его: от рубашки, волосы... Они эту куклу взяли, в огонь бросили. Знаете, что она там делала?! Она вот так там вилась, прискакивала... Сгорела.
ОБЕЩАННЫИ РЕБЕНОК
ТАК вот в Пялицы было тоже, сказывать-то неохота, сидели на тони, ловили будто летом старик со старухой, и ребенок у них был, внучка. А у них в сети семга заскакала, заторбалась, они и поехали невод оттянуть, семгу посмотреть, а ночью делобыло, ребенок у них один и остался спящий. Ну вот. А старуха эта будто боится:
— Ну, оставайся, дитятко, Бог с тобой.
Ушли. Ну, а вернулись — ребенка и нету. Ну, тут и хвать, инде хвать, и нету ребенка. Ну и в Пялицах у них была знающая вроде колдунья, зналась с этой нечистой силой. Ну, к этой и пошли, к знахарке этой, в деревню. Там в деревне и отец был, старику и старухе сын, а девке-то этой как будто и отец. Ну и отца взяли с собой. И знахарка эта сказала, что где искать. Ну вот, они по-сказанному как будто и пошли, всема побежали. Ну и ходят, и видят — им знахарка сказала: увидите, как клочок белеет на болоте, и берите. Ребенок был в одной рубашке, спящий. Ну, увидели и побежали. Отец как будто был молодой да бойкий, и побежал. Прибежал, захватил ребенка и назад. Так туда-то бежал, болото летом как сухо, а обратно побежал, так болото-то волной, так волной и ходит. Только знахарка сказала уж, что ни будет — беги, не оборачивайся да не останавливайся. Он так и сделал, как велено. Бежали, бежали, да прямо на тоню прибежали, сели на карбас и в деревню поехали. А в деревню-то едут, а этот за кормой идет, нечистая сила, как зверь какой, дуто, торбается, идет... Они уж гребут, из сил выбиваются. Приехали в реку — и он все вслед, по морю-то шел, и в реку, из реки-то в ручей зашел, а в ручье-то там с кем-то задрались, с другим, так всю воду там смутили, в ручье-то уродовали, дрались, так три дня в ручье вода глиной текла, и из ручья в баню зашел и баню изуродовал — каменку разворочал. Уж ему ребенок-то был отдан, жалко ему ребенка.