Марк Бойков. По изданию: Москва, Новый Центр, 2005, Марк Бойков 06.09.15
Мы из Кронштадта
Меня подвигло написать эти воспоминания, когда я услышала песню, исполненную школьниками на концерте в социальном доме города Кронштадта, посвященном полному снятию фашистской блокады с города Ленинграда.
Вот она:
Музыка Исаака Шварца
Слова Вадима Коростылева
Самое раннее, что я помню из детства, – это стол без скатерти посреди комнаты, около стола стул. Я забираюсь на него, потом на стол. Смотрю в ведро, а там молочная пена чуть ли не до самого верха. Вот это молоко, отца зарплата и небольшой огород – это все, на что мы жили. Молока мама нам давала по порциям – нальет в стаканы и поставит рядышком на стол, ведь сколько-то надо было продать, чтобы что-то купить из одежды, обуви или продуктов. Без коровы мы и в мирное время не выжили бы. Жили мы на окраине города, улица Зосимова, дом 44.
Семья наша состояла из восьми человек: старшему брату Семену было пятнадцать лет, второму, Сергею, четырнадцать лет, третьему, Аркадию, двенадцать, четвертому, Демьяну, восемь, мне – пять с половиной, далее Саше – три с половиной, и мама была беременна.
Началась война. Кто-то из нас был в детском лагере в селе Ефимовском Ленинградской области. Мама поехала и сразу же всех забрала со словами:
– Если придется умирать, то всем вместе.
Метроном по радио все время отстукивал, чтобы мы знали, что радио работает, и чтобы не прозевали сообщение о воздушной тревоге. Помню, как диктор говорил: «Внимание, внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Окна у всех были заклеены полосками газет крест-накрест, чтобы стекла не вылетели от воздушной волны при бомбежке.
Вокруг Ленинграда немец замкнул блокадное кольцо: продукты с Большой земли перестали поступать. Сразу же ввели продуктовые карточки, по которым нормы все урезали и урезали. С пропитанием становилось все труднее и труднее. Мыла катастрофически не хватало. Мама как-то запаривала белье с золой и стирала вручную. Стиральных машин тогда не было. Многие мужчины ушли на фронт. Два старших брата пошли работать, на рабочие карточки продуктов давали больше, чем на детские. В начале войны очень сильно бомбили город. На улицах Флотской и Восстания много было деревянных домов. Они почти все сгорели. Люди гибли семьями. Мы иногда ложились спать в пальто: вдруг объявят воздушную тревогу, и мы не успеем одеться. Когда ее объявляли, мы под вой сирены спешили в бомбоубежище, там скамейки стояли вдоль стен, было душно и тесно. Оно находилось на углу улиц Урицкой и Велещинского. В том доме одно время после войны была музыкальная школа. Человек ко всему привыкает, и мы привыкли к тревогам и в бомбоубежище перестали ходить, стали прятаться в парадной или прачечной, в которой были два больших котла кипятить воду и белье. Она была в нашем дворе. Как-то бежали в прачечную и увидели, как начался воздушный бой. Появились в небе маленькие точечки дыма, которые разрастались.
3 июля 1941 года родилась сестра Тамара, и стало нас девять.
Парадная в нашем доме была большая. Вдоль стен стояли скамейки. Двери закрывали на швабру, которую просовывали в ручки. Кто жил на первом этаже, те оставались дома. Однажды в наш дом попал снаряд в боковую стену, образовалась большая дыра. Одной девочке на руку упала швейная машинка, сломала руку, а взрывной волной сломало швабру, дверь распахнулась, но никого больше не ранило.
Иногда старшие братья ходили на чердак сбрасывать зажигалки (бомбы) и наблюдали, как идут воздушные бои. Разве они могли пропустить такое событие.
Наступали холодные дни. Дрова в город перестали привозить. Ведь наш город – это остров. Когда прекращались бомбежки, старшие три брата с тележкой ходили к заливу, собирали глушенную взрывами рыбу, прибитые волной доски и бревна (останки погибших кораблей), которые все были в мазуте и горели очень хорошо. Грузили на тележку и везли домой по булыжной мостовой, а на нашей улице Зосимова была просто земля, как в деревне. Асфальта в городе вообще тогда не было. Братья дрова распилят, расколют, и ими топили печку и плиту.