Я в этом селе родилась и выросла. Теперь-то здесь все вновь построили, да и люди другие живут. Тут леса вокруг, партизаны немцам очень досаждали, вот они все село и выжгли. Дом наш сгорел, и всех родных моих убили. Одна я осталась на белом свете.
В тот день уже третья атака была, никак наши деревню взять не могли. Название-то ее запамятовала, много времени с той поры минуло. Я прямо в боевых порядках с бойцами бежала. Немец из пулеметов бьет, мины бросает, грохот, крики. Залегли бойцы. Вдруг слышу слева: «Сестра!» Посмотрела, лейтенант молодой, взводный, из пополнения, два дня назад прибывший. Сидит на земле, а лицо все кровью залито. Подбежала я, кровь вытерла, перевязала голову. Пуля только скользнула, кость не пробила. «Спасибо, – говорит, – сестричка». Встал, красивый, роста высокого, покачнулся и вперед, в атаку: «За мной! За Родину!» – кричит. Бойцы как один поднялись и вскоре в немецкую траншею ворвались. Я обо всем позабыла, только за ним, за повязкой белеющей слежу Волнуюсь за него, будто родным стал, так и кажется, что сейчас упадет. Ан нет, добежал. И немцев выбили из траншей ихних, и деревеньку взяли. Орден потом за тот бой ему дали.
А я в этой атаке сердце свое потеряла. Как встречу его, так замираю сразу, сама не своя становлюсь. А он улыбается: «О, спасительница моя» – и обнимает шутливо. И мне так хорошо становится, тепло, уютно. Думаю, хоть бы подольше это продлилось, объятие его.
Многие мужики на меня засматривались, им без женщин тяжко приходилось, да никто из них не нравился, а вот Коля в душу запал. Однажды повстречались, он уже без повязки был, рана затянулась. Улыбается, говорит что-то. Так тепло мне стало от его улыбки, за руку его взяла, поднялась на цыпочки и поцеловала. Он сразу посерьезнел, погладил меня по волосам и говорит: «А ты красивая, как это я раньше не замечал».
Стали мы с ним встречаться. Посидим где-нибудь в затишке, поговорим. Обнимаемся, целуемся. Мне и так с ним хорошо, но понимаю, что мужчина он. То руку положит мне на сердце, то по бедру погладит. Вот я как-то и шепнула ему: «Хочешь, приду к тебе сегодня вечером?» Он только головой кивнул.
Землянка их в стороне стояла, там с Колей еще кто-то жил. Но в ту ночь мы одни оставались. Он – первый мужчина у меня, никого до него не было.
Утром выходим, говорит:
– Давай тебя провожу?
– Не надо, – отвечаю.
Оглядываемся, а вокруг таблички «Осторожно мины». Аж, мурашки по телу побежали, оказывается, я шла к нему в темноте по минному полю. Господь отвел. Но только раз.
Я многое забыла. Думала, что не забуду, но годы… Однако это мне никогда не забыть. Мы шли уже через Восточную Пруссию, все о скорой победе говорили.
Коля погиб. Погиб мгновенно. От осколка. Немцы наши позиции обстреливали… Секунда – и его не стало. Одно мгновение – и… смерть.
Мне передали, что их привезли, несколько человек. Я побежала. Сразу его увидела, как живой лежал. Обняла, не дала хоронить. Решила – побуду с ним еще ночь. Сидеть около него, смотреть, говорить с ним, гладить.
В войну хоронили быстро. Если бой скоротечный, днем свезут со всех сторон, выкопают большую яму и засыплют. А я не дала его хоронить. Так до утра и просидела, проплакала. Ни на минуту глаз не сомкнула.
Утром, чуть рассвело, встала, воды холодной в лицо плеснула. Не хочу с ним расставаться, и все, не могу, решила – отвезу к себе домой.
Тысячи километров, разбитые военные дороги, неразбериха – ничего не могло меня остановить, я даже и не думала об этом.
Пришли за ним, чтобы похоронить, а я не пускаю, не отдаю. Решили все, что с ума сошла от горя. Старшина медсанбата нашего – пожилой, лет сорок с лишком, добрый человек, сибиряк. Он мне говорит:
– Тебе надо успокоиться. Иди, поспи чуток, врач успокоительного даст.
– Нет, нет, – отвечаю, – ты посмотри за Колей, а я – к генералу.
Пошла к одному генералу, к другому. Глядят на меня как на помешанную: «Идите в свое подразделение, товарищ санинструктор, не мешайте». А я иду к следующему. Так дошла до командующего фронтом Рокоссовского. Рассказала ему о желании своем. Недолго он думал. Отказал. Ну ненормальная какая-то. Сколько сотен тысяч бойцов в братских могилах похоронено, в чужой земле лежат… разве мыслимо перевезти всех. Транспорт для фронта нужен, чтобы боеприпасы подвозить.
Вышла я от него, покачиваюсь, села тут же на завалинку, слезы из глаз полились.
Подходит ко мне офицер, что у маршала в приемной сидел. Мы с ним знакомы уже были. Я, пока приема ждала, все о себе рассказала. Посочувствовал он мне, даже Коле позавидовал. Сказал: