– Так у своих знакомых частников одолжи! У всех в чулках сбережения хранятся!
– У них семьи, свои проблемы…
Возмущаясь, что частники-дальнобойщики не желают расставаться с деньгами, припрятанными в чулках, мама бросалась к телефону. Открывала телефонную книжку и обзванивала всех подряд, включая бывших одноклассников. У половины из них сменился адрес и телефон – маме отвечали незнакомые люди или автомат, сообщавший, что номер не существует. А те одноклассники, до которых таки удавалось дозвониться, давно забыли о ее существовании. Но мама не обременяла себя сомнениями, удобно ли сваливаться им на головы с просьбой (больше походившей на требование) одолжить денег. Мама была убеждена: каждый, услышав, что двоюродной бабушке троюродной сестры друга семьи маминых знакомых требуются платные анализы, не мешкая вытрясет сбережения из всех чулок, которые отыщутся в доме, а если чулок нет, не сходя с места по маминому примеру обзвонит тех, чьи номера есть в его телефонной книжке, и у кого-нибудь обязательно да одолжит денег. И когда натыкалась на другую реакцию, очень удивлялась, а еще пуще негодовала: «Какие черствые люди!»
…Итак, мама подробно расписала Алене, что потратить кучу денег ради того, чтобы в результате стать неудачником без штанов, – глупость и даже преступление.
Папа не согласился:
– Почему глупость? Нужно учиться тому, к чему лежит душа.
Коренастый, с крупными руками, большой круглой головой и твердым именем Петр, папа олицетворял собой нечто несокрушимое и неподвластное времени. Его темно-русые курчавые волосы не седели и не редели, а из левой брови, сколько Алена себя помнила, торчала парочка чересчур длинных волосков, жестких, как проволока. Отоспавшись после междугороднего рейса, он приходил на кухню в неизменных тренировочных и клетчатой рубашке. Набирал воду в электрический чайник, усаживался на табуретку и ждал, опершись руками о колени и выставив в стороны локти, пока вода закипит. Переливал ее в кастрюлю, бросал туда две свеклы и ставил на плиту. Остатками кипятка заваривал чай в пол-литровой кружке с толстыми стенками и массивной ручкой. Дожидался, сидя на табуретке все в той же позе, пока чай настоится. Допив его, ложился на диван и в течение получаса читал какую-нибудь книжку, после чего направлялся в ванную, открывал технический шкаф и доставал ящик с инструментами. Раскладывал их на газетке и принимался что-нибудь чинить: обстоятельно перебирал кран, подкручивал гайки в сливном бачке или укреплял карнизы. Потом снова ставил чайник. Доливал воды в кастрюлю со свеклой, бросал туда же несколько картофелин и одну морковь. В другую кастрюлю засыпал гречку, заливал ее кипятком и прятал под подушку. Когда свекла и морковь с картошкой были готовы, неторопливо одевался и шел гулять с Аленой, или с Егором, или с ними обоими. По пути непременно заворачивал в магазин, чтобы купить соленые огурцы. Возвратившись с прогулки, ужинал гречкой, извлеченной из-под подушки, и винегретом, который также готовил собственноручно. После ужина ненадолго включал телевизор и всегда, что бы ни показывали, выключал его ровно в десять вечера.
Он не тревожился по поводу переселения в Новую Москву, не интересовался брошюрами по нетрадиционной медицине и брал в руки только знакомые и любимые книги. Мама язвительно припоминала («Кому сказать – не поверят!»), как в молодости, когда они только-только поженились, по многу раз читал детскую книжку «Волшебник Изумрудного города». Ныне его настольной книгой служил затрепанный томик рассказов Герберта Уэллса. Папа перечитывал «Новейший ускоритель», «Чудотворец» и «Замечательный случай с глазами Дэвидсона», всякий раз получая удовольствие, как если бы читал эти рассказы в первый раз.
На мамины причуды он смотрел, как на стихийные явления: мол, бороться с ними бессмысленно, их можно только переждать, а потом, если требуется, ликвидировать последствия. Он тоже, возможно, не был ярым приверженцем такой профессии, как художник, и не состоял в числе поклонников живописи, но относился к ней с уважением. Как бы говоря: я ее не понимаю, но признаю, что она имеет какую-то ценность.
…Словом, папа Алену поддержал:
– Ирина, ты все усложняешь. Запиши ее в подготовительный, а там видно будет.
– Об этом не может быть и речи, – сказала мама и направилась в кухню, взглядом давая понять, что вопрос закрыт.
Папа не спеша поднялся с дивана и пошел следом: переубеждать.
Надо сказать, маму можно было переубедить в чем угодно, но удавалось это одному человеку на всем белом свете – папе. Искусством переубеждения мамы он владел в совершенстве. Он открыл безотказный способ, простой, как все гениальное. Не пытаясь ее переспорить, не взывая к разуму или логике, он просто брался рукой за сердце, как бы прислушиваясь, не начинает ли оно болеть. И мама немедленно на все соглашалась, так как очень переживала, что папа из-за своего малоподвижного образа жизни склонен к инфаркту. Однако уступчивость ее бывала кратковременной, и действовать требовалось быстро, пока мама не вышла из переубежденного состояния.