К слову стоит сказать, что красная и даже чёрная икра стоили дешевле, где-то на рубль за кило икры, либо красной, либо – чёрной. Чёрная стоила четыре пятьдесят. Думаете, за икринку? Нет, за килограмм таких икринок, зернисто-паюсных, одна к одной, в синеньких баночках.
Моя бабушка, Меркурьевна моя дорогая, звала меня на кухню: «внуча, иди кушинькать, намазала пару бутибродиков, один – с красной, один – с чёрной. Масло не забыла. Беги скорее, а то икринки вылупятся».
Из Куйбышева была моя любимая бабуля. Сейчас этот город Самарой называется. И машина есть такая – Самара, с обидной приставкой Лада. С другой стороны, Лада-Куйбышев было бы ещё обиднее. Любила она меня очень, а я – её. Она любила всех своих детей и внуков, а я – только её, деда своего, маму, папу, ещё свою тётю, а также дядю. Больше никого не любил. Не любил я и чёрную икру, и всё время просил поменять один бутиброд с чёрной на бу;тик с красной. Про Стендаля я тогда почти ничего не знал, а то бы и красную перестал есть.
Забегая вперёд и очень в сторону, скажу, что теперь я сильно жалею, что не лопал чёрную икру ложками, как Верещагин, а то наелся бы впрок, вопреки мнениям всех академиков, что впрок наесться невозможно. Но, я, как вы уже догадались, не академик, и уверен, что именно чёрной икрой можно наесться впрок, если бы знать тогда, сколько она стоит сейчас. Но, больше ничем наесться впрок невозможно, кроме бананов, рыбьего жира, обещаниями лучшей жизни в загробном мире, да и просто обещаниями.
С седьмого класса я полюбил почревоугодничать. Совсем чуть-чуть. Но – часто.
И получалось, что я, вроде, скромный такой, отрезал всего-ничего – по кусочку маленькому какую-то колбасу с очень мелкими беленькими зёрнышками жирка. А сама колбаска была твёрденькая, копчёненькая и нереально вкусно пахнущая. А к вечеру – бац! И палочки колбаски уже и нет в холодильнике. А он урчит так сердито: «где палочка колбаски? На всех же принесли, пять шестьдесят за кило! Ты совсем, что ли?».
Но, совесть была почти чиста, так как палочка весила не более четырёхсот грамм, и мой неакадемический уже тогда мозг чётко всё просчитывал: пять и шесть десятых – на ноль четыре…я слопал два рубля двадцать четыре копейки. И это намного меньше пяти шестидесяти. За весь день. Правда, при этих подсчётах мой неакадемический мозг забывал уследить, сколько же я слопал за тот же день всякого другого вкусненького, но, конечно же, не за пять шестьдесят, а намного дешевле за килограмм. Да и ел я не килограммами, а сто, двести, ну, на не худой конец, тремястами граммами всего другого вкусненького.
Обжорой не был, но и отсутствием аппетита меня никто не наградил. А при рождении вообще у меня вес был четыре пятьсот пятьдесят. Это – в килограммах. А в сантиметрах я был пятьдесят шесть.
Не Илья Муромец, да и просто даже не Илья. Отец с мамой дали другое имя. Вот с ним и хожу до сих пор. Оно во мне очень уютно устроилось. Я ему даже нравиться стал.
Да, скажете вы, трудное у тебя было детство. И вы окажетесь правы. Мне было очень трудно съесть всё, что мне предлагало моё детство. Попробуйте съесть всё, если оно у вас есть.
Такое детство не иначе, как трудным, назвать очень трудно. У меня был уже тогда выбор, а это для неокрепшего ума и ещё менее окрепшего организма было чревато. И это под названием возможность что-то выбрать зрело в моём чреве. А в это время в моём государстве выбор катастрофически иссякал.
А ещё у меня было где побегать и особенно было где подраться. Не сильно так, а что-то вроде обозначить территорию, пометить тумаками и тычка;ми несильными.
Бывали ситуации, когда мои быстрые ноги меня выручали, и территорию метили уже другие. Я собирал «партнёров по дворам» и мы заходили всем дворянством на уже меченые территории и пытались их переметить. Иногда получалось, но часто получали и мы. И не все поровну. Но все успешно возвращались по своим домам – по дворам, залечивали неглубокие раны. Конечно же, это были ссадины, но нам хотелось думать, что это были наши боевые раны. Мы ими очень гордились. Ни ножей, ни, - о Господи! – ни пистолетов и кастетов ни у кого не было. Фильмов про убийства на улицах наших дворов не было, вот и у нас ничего плохого в карманах не было. Трудно это, когда ты не знаешь об этом, и у тебя этого нет.