Короче, детство у меня было. И было оно с колбасой в холодильнике, иногда даже с докторской. Вот эту уж, по два тридцать за кило, я, бывало, мог съесть прямо в магазине, где она была куплена, и уплеталась прямо из бумажной, грубой такой, но уже успевшей сладко пропахнуть этим чудом колбасно-докторского творчества, обёртки. Чавкал я так нежно, что все завидовали и думали: вот этого, точно, дома никто не отлупит. И не лупили, так как отъедал я всего пару кругляшек. Съедал бы и больше, но Создатель и здесь меня уберегал, а заодно и моих родителей: магазин был рядом с домом, за углом. И этот угол и позволял мне успевать выловить из пропахшей соблазном бумаги второй кусок. Если бы не он, угол дома, то довольствовался бы я всего одним кругляшом докторской, свежей-наисвежайшей, ароматной и жирной, кругленькой и мягенькой. Ух, сейчас аж передёрнуло, как она пахла!
Про физиологию колбасы я вам рассказывать не буду – это слишком сложно.
Особенно, если это настоящая колбаса. А это уже из жанра фантастика или – фэнтези. По крайней мере, я так понимаю, что сейчас эти жанры - про колбасу. Сейчас – это вот прямо сегодня или немного завтра.
Я не заметил, как разлюбил колбасу. Детство как-то быстро стало проходить, вместе со школой и с этой колбасой. Запах тот тоже куда-то делся, незаметно для всех и не понятно – куда.
А я, глупый, правда, уже тогда не академик, полюбил как любой простой парнишка с Васьки, телячьи хвостики с тушёной картошечкой. И котлетки полюбил мясные всякие. Но тоже – с картошечкой, жареной, варёной с маслицем сливочным или подсолнечным, иногда по-белорусски – с луком и чесночком. Дед был из-под Могилёва, а бабушка его очень любила и ценила. Она ценила и любила всех нас сразу. И безоговорочно. И от этого в доме всегда было вкусно. А дедушка старался, чтобы это было всегда.
Мама с папой ни о чём таком не думали, а просто работали. Постоянно работали. Может, они и думали о чём-то, но мне казалось, что они не совсем думали о нас. Позже, когда почти все мои друзья и знакомые не стали академиками, а стали как почти настоящие мужики докторишками да кандидатишками околовсяческих наук, мы обсуждали тему, думали родители о нас или – не думали. Мы пришли к спорному выводу, и далеко не единогласно, что, всё-таки, родители о нас думали, и это мы думали, что они о нас не думали.
Чего с нас взять – мы же не академики.
Примитивные мы были все тогда. Ни о чём не беспокоились.
Вы спросите: тогда – это когда?
Чтобы история имела хоть какую-то интригу, отвечу коротко: речь идёт о тех временах.
Думаю, что дан исчерпывающий ответ, так как нет никакого толку подробно описывать «те времена», потому что их уже нет и не будет никогда. Вот вам ответ на «когда?». В машины времени я не верю, поэтому и – никогда. Академики верят, а я – нет. Я же не стал академиком, и не был им никогда. Я уже говорил: старался и у меня получилось. Сколько можно вам это здесь повторять?
Эт The Бегини;:
Она была совершенно фантастической девчонкой, уже в восьмом классе - ка эм эс по художественной гимнастике, а в десятом – мастер спорта!
Фигура у неё была, словно на небесах главный небесный гончар на своём небесном гончарном круге вложил все свои знания в понимание, что есть Гармония. И слепил её, как мне казалось, для меня.
Не подумайте, что я был горбыль какой-то. Да, как только пошли прыщи типа буто;-де-жюнес, то я сразу засомневался, что я не уродец. Но, моя Меркурьевна, очень настоятельно меня успокаивала. Потом я отправился по стопам отца – в спорт, потом в меня вонзился рок-н-ролл. Тут мне опять повезло. До рок-н-ролла я успел наслушаться джаза. И он меня спас от неистовой волны духа западной свободы. И я полной грудью относительно безболезненно вдохнул запах Чёрного Саботажа, Юрайя Хипа, Прокол Харума, Битлов, Тёмно-Лиловых и других мегазвёзд. Во спасение моей неокрепшей души прорвал моё сознание и джаз-рок. Я полюбил не только хорошо поесть, побегать, подраться, чуть-чуть поучиться, но и послушать музыку, да ещё и с винила послушать. У меня появилась коллекция чёрных пречёрных дисков, а вслед за этим появились и единомышленники, точнее, единопесенники. Моё пространство увеличилось ровно на одно измерение.
Думаете, забыл про одноклассницу? Про гордость и красу всей школы?!
Это просто невозможно.
Всё в ней было совершенно. И грудь была совершенна. Высокая и припухлая. Я уже целый год представлял, как я к этой груди прикоснусь. Я даже отрабатывал эту нежность и робкость, стараясь прикоснуться к воображаемому объекту как можно нежнее и мягче. Получаться у меня стало где-то к концу девятого класса. Мне так казалось, что у меня стало получаться. А у неё грудь становилась всё больше и больше. И их предполагаемая мягкость будоражила всё больше и больше моё фантастическое воображение.