– Извините, Геннадий, мне холодно. Вы меня раздели, ноги мокрые. Я продрогла.
– Простите, Машенька! Эгоизм, это, знаете ли – не лечится. Расчувствовался, а о вас забыл. Садитесь, сейчас согрею.
– Вот только этого… этого, вот, не нужно!
– Я имел в виду печку. Если вам некуда податься, значит поедем ко мне, в бабушкину квартиру. Правда в ней давно никто не живёт, но привести себя в порядок, покушать, выспаться – можно вполне. Предлагаю заехать в магазин, купить что-нибудь горячительное. Я водку предпочитаю, а вы?
– Хотела бы сказать нет, как по первому, так и по второму пункту оптом, но не могу. Нет сил, искать приключения. Надеюсь, вы не воспользуетесь моей слабостью.
– Вот и ладно. Если честно – вы мне удачно попались. Мысли в голове скверные крутились, даже произнести вслух стыдно, какие варианты на полном серьёзе прокручивал, какую бесовщину в душу впустил. Я ведь жертвой себя представил, отомстить мечтал. Оказалось, что вам ещё хуже, чем мне. Из двух сомнительного характера неприятностей вышло одно забавное приключение. Предлагаю не выкать, Машенька. Неприятности сближают. Всё, что не убивает, делает нас сильнее. Не я сказал. Вы стихи любите?
– Под настроение.
– Согласен. Так вот… читал на днях и запомнил почему-то. Фамилия у пэтессы забавная – Софья Сладенько. Где ставить ударение – не знаю. Слушайте, – как подачку швыряет мне осень кленовый пятак, хмурит озеро лоб недовольно морщинами-рябью. И уходит старуха раскрашенной, яркой, но дряблой, проворчав напоследок, что всё в этом мире не так.
– Про нас написано. Действительно, всё не так, всё-всё-всё! А я назло ему стану счастливой.
– Зачем же назло? Лучше себе на радость.
Гена разыскал в бабушкиных вещах халат, большое полотенце. В ванной нашлись мыло, шампунь, массажная щётка. Жить можно.
Пока Машенька плескалась, мужчина вскипятил воду для пельменей, нарезал овощей, накрыл на стол. Получилось вполне уютно.
Он даже успокаиваться начал. Если невеста уходит к другому – стоит ли её останавливать?
Маша вышла разомлевшая, розовощёкая, даже улыбалась. На голову навернула тюрбан. Совсем по-домашнему.
– Если ты не против, я тоже искупнусь с дороги. Трое суток в командировке не мылся. Пельмени пока не вари. Осваивайся, обсыхай. Заодно посмотрю, что можно с пальто сделать на скорую руку. Грязи на нём совсем не видно. Тебе что-нибудь простирнуть?
Маша смутилась, инстинктивно прикрыла ладонями грудь и рот, взглянула на Геннадия укоризненно и отрицательно покачала головой.
– Ты что, грязное обратно надела? Нечего стыдиться – тебе не двадцать лет. Снимай. Повесим над газом, высохнет моментом. Приставать не собираюсь.
– Тогда я сама. Надо же – такое непристойное предложить незнакомой женщине! Ты со всеми такой шустрый?
– Можешь не верить, но жена – единственная женщина в моей жизни. Надеюсь, ей и останется.
– Собираешься простить?
– Не знаю. Люблю её. Нельзя наверно рубить сплеча. Сначала выяснить нужно.
– Ну, ты даёшь, Геннадий! Что в данном конкретно случае тебя интересует – глубина проникновения, интенсивность фрикций, угрызения совести, покаяние? Ты же сказал, что поймал её с поличным.
– Знаешь, Машенька, в реальности всё может оказаться совсем не так, как на самом деле. В момент психологической травмы мы склонны преувеличивать, додумывать, искажать реальность, заблуждаться, наконец. Я уже начал слегка сомневаться, что действительно это видел.
– То есть, таким образом, признаёшься, что врал мне, что это был всего лишь способ затащить сюда, возможно изнасиловать? Вот для чего тебе мои трусы понадобились? Да ты извращенец!
– Не выдумывай. Если считаешь меня обманщиком – можешь поступать как угодно. Если хочешь – уходи. Денег на такси я тебе дам.
– Вот уж нет. Просто не подходи ко мне близко.
– Как угодно. Кстати, ты говорила, что муж пытался оправдаться. Выслушала его?
– Как бы… скорее нет. Нет смысла делать из меня идиотку. Факты налицо.
– Свечку над ними держала, а если это была намеренная провокация? Например, у тебя появилась конкурентка. Муж сопротивлялся, еле ноги унёс.
– Ага, только не унёс, а раздвинул. Я даже чувствую, как он её того… урод… ни за что не прощу!
– Ладно, этот косяк на его совести. Он обеспечен, успешен?
– К чему клонишь… какое тебе дело до нашего достатка? Изменил он. Успокоюсь, соберусь с силами, и выпровожу к той гадине.
– Хозяин квартиры кто?
– На него квартира записана. И машина, и дача – всё на него.
– Именно поэтому хотел выяснить его материальный статус. А ты сразу в маньяки меня определила. Разрушать легче, чем строить. Нужно быть реалистами. Он сейчас проснётся. Представь себе его переживания. Мало не покажется. Если честно – мне его жалко. Натворил дел, будучи нетрезвым, сам себе теперь не рад. Наверняка любит тебя.
– Чего это ты за него так заступаешься… уж не знакомый ли твой?
– Машенька – мозгами пошевели немного. Фамилии твоей я не знаю, имени мужа не ведаю, где живёшь – тоже. Какой знакомый? Пытаюсь твою ситуацию прояснить. Тут с кондачка решать нельзя. Думать нужно.
– Нечего за меня думать. Сама справлюсь.
– Не ругайся. Тебе это не идёт. Не я причина твоего раздражения. Я под душ. А ты размышляй, кумекай.
Пока Генка мылся, Маша остыла, высохла, заодно успокоилась. Стол решили перенести в комнату. Там диван, телевизор.
Мужчина высыпал пельмени в кипяток, принялся мешать, чтобы не пригорели.
Маша, наверно, очень проголодалась – подошла, через плечо посмотрела, как он варит, встав на цыпочки.
Положение было неустойчивым. Загляделась и привалилась к Генкиной спине упругой грудью. Тот принюхался, уловил приятные нотки узнаваемого аромата, напомнившие о любимой жене.
В паху что-то предательски шевельнулось.
Генка повернулся, посмотрел женщине в глаза, вздохнул протяжно. Кажется, слишком долго и внимательно глядел.
Маша смутилась, но глаз в сторону не отвела.
Серые, глубокие очи, совсем как у Ларисы в ту пору, когда соловьи в душе пели.
Возбуждающий запах, упругое давление груди минуту назад, сигнальное биение сердца, прилив крови внизу живота – разве не повод?
Сомневался Гена лишь несколько мгновений, улавливая робкий призывный сигнал. Руки сами обняли Машу за плечи, притянули к груди.
Мягкие, не просохшие ещё кудряшки приятно щекотали щёку. Генка зарылся носом в причёску, вдохнул всей грудью насыщенный дух взаимного желания, ощутил мощный чувственный позыв, ломающий все запреты.
Маша затрепетала под его руками, покорно превращаясь в горячий воск, напрягла мышцы живота, упругие ягодицы, открыв для поцелуя нежную кожу шеи и бархатное ушко. Острые ощущения моментально ускорили оборот гормонов и крови. Остановить притяжение уже было невозможно.
Не помня себя, в горячечном бреду, Маша сорвала с Генкиных бёдер простыню, расстегнула халат, прижалась трепещущим телом, словно хотела прорасти в него, задрожала, вручила для поцелуя атласные губы.
Мужчину уже не нужно было уговаривать.
Проблеском сознания он вспомнил про пельмени, выключил газ, не в силах оторваться от самой желанной теперь, и единственной на этот момент цели.
Такого прилива сил Генка давно не помнил.
Через мгновение Маша оказалась у него на руках. Очнулись, осознав произошедшее событие, очень не скоро, прерывисто дыша, обливаясь потоками пряного пота.
Лица их были спокойны, одухотворены и радостны.
Чувства стыда, неловкости, досады – ничего такого не было в помине. Оба поняли, что сделали с огромным удовольствием именно то, чего хотели – перешли Рубикон.