Люди обижают друг друга с незапамятных времен. Они овладевают этим искусством в совершенстве еще до того, как узнают о существовании таблицы умножения и тяжелых наркотиков – в детском саду.
– Машка-какашка!
– Тебе смешно, а мне обидно, тебе – говно, а мне – повидло.
Мне никогда особенно не нравилось повидло, но слышать такое было все равно неприятно.
Так дети учатся основам социального взаимодействия, постоянно огорчая и расстраивая друг друга, чтобы вырасти в совершенно невыносимых взрослых, которые в свою очередь будут огорчать и расстраивать других членов нашего с вами общества.
– Галина Семеновна, ваш пирог отвратителен, и сами вы – дура.
– Павел Иосифович, закройте ваш вонючий рот и выйдите вон.
Павел Иосифович начинает рыдать, отчего Галина Семеновна свирепеет еще больше и швыряет в Павла Иосифовича тостер. Тостер попадает в голову сидящей на табуретке рядом с Павлом Иосифовичем Елене Станиславовне, которая от неожиданности опрокидывает на себя чашку горячего чая, и в маленькой пыльной кухне Галины Семеновны разворачивается жестокая бойня.
И все из-за того, что Галина Семеновна положила в пирог прокисшее черносмородиновое варенье, потому что думала, что и так сожрут. Лучше бы ты, Галина Семеновна, сделала из него какой-нибудь алкогольный напиток, и все были бы довольны, и ничто не нарушило бы мира и спокойствия твоей обшарпанной кухни.
Но оставим этих ничем не примечательных людей доедать их невкусный пирог, а сами поговорим о людях творческих, которых обидеть еще проще.
Художник:
– Я – художник!
– А по-моему, ты – говно.
Даниил Хармс
Базиль (на самом деле он – Вася, но это звучит как-то не очень благородно) написал картину. То есть, он ее не сразу написал, конечно. Сначала он два года вынашивал идею. Что же должно было быть на Базилевой картине? Само собой, его картина должна быть абсолютно прекрасной (Базиль с детства страдает перфекционизмом и терпеть не может, когда что-либо недостаточно идеально). Это – все, что Базиль знал о своей будущей картине на тот момент.
Наконец, Базиль собрал в свой тощий кулак всю имеющуюся у него решимость и направился в художественный магазин, где приобрел мольберт, холст, краски, кисти, разбавитель, льняное масло и прочий необходимый для написания прекрасной картины инвентарь, и привез все это к себе домой на такси.
Одиннадцать дней Базиль созерцал пустой холст, горделиво стоящий на мольберте, нюхал новенькие тюбики краски (он считал, что настоящие картины нужно писать только маслом, поэтому краски были масляными и специфически пахли), наливал разбавитель в плошечку и тут же выливал его обратно в бутылку, брал кисти и задумчиво ковырял ими в ухе, с интересом рассматривал новенькую фанерную палитру и грустил.
Наконец, на двенадцатый день он проснулся, подошел к зеркалу, и, колупая ногтем свою пятидневную щетину, неожиданно воскликнул:
– Женщина! Это должна быть женщина! Я буду писать женщину.
Окрыленный своей глубоко креативной идеей, Базиль весело поскакал к своему мольберту, срезая углы и забыв закрыть кран в ванной.
– Мне нужна натура, – пробормотал Базиль. – Я не могу писать по памяти.
Что правда, то правда – Базиль уже очень давно не видел женщин, так как не любил выходить на улицу, а телевизора у него не было. Но зато у него был старый альбом семейных фотографий его жены – пыльное воспоминание о том времени, когда у Базиля было всё.
Просматривая фотографии в альбоме, Базилю хотелось обидеть всех людей, которых он там видел. Вот прямо сейчас позвонить каждому из них, и обозвать их самым грязным и непотребным образом, какой только был доступен его нездоровому воображению. Однако он решил не отвлекаться, иначе эта тщедушная муза, посетившая его в ванной комнате, может покинуть его, чтобы никогда больше не возвращаться. Потому что, возможно, она не любит хамских выходок своих подопечных.