Пока мы были в отлучке, заболел и умер один из стариков, по-видимому, от воспаления легких. Я пожалел, что меня не было на месте, иначе я мог бы его спасти. Впрочем, никто не живет вечно на земле, так что дело это было житейское. Гораздо больше меня заинтересовало то, что Пижму по-прежнему был весел и бодр, и будто чего-то ждал. Он совсем перестал напоминать Кунье о своем посохе, и стал относиться к своим домашним не так плохо, как раньше. Наговорившись вволю, причем, конечно, не обошлось без объятий и поцелуев, мы с Куньей разошлись по домам, и я снова старательно замел все следы.
Мать Гунда уже не так часто говорила со мной о девушке, что ждет меня у Большой Воды, она или примирилась с этим, или о чем-то догадывалась – у матерей есть свои способы. Как бы она порадовалась, если бы узнала о наших с Куньей отношениях! Но ей никак нельзя было о них рассказывать, пока мы не вернемся из похода.
Итак, все шло, как обычно. Мы ходили на охоту, но уже маленькими партиями и не так далеко, ловили рыбу через прорубленные во льду полыньи, а Карась, несмотря на мороз, продолжал выплавлять бронзу и отливать различные нужные вещи. Кстати, я подал ему мысль сделать из тонкой длинной пластинки бронзы пилу. Несколько первых попыток были неудачными, но, наконец, пила получилась вполне пригодной к употреблению. К сожалению, развести зубья пилы как следует было нельзя из-за ее хрупкости, но все же такой пилой можно было спилить дерево до полуметра в диаметре, забивая клинья в пропил, о чем раньше, пользуясь каменными топорами, нельзя было и мечтать.
* * *
Как-то раз, когда мы все, вместе с Куньей, которая как раз пришла в гости к Нае, сидели в хижине и разговаривали, меховая занавеска у входа внезапно откинулась, и внутрь просунулась страшная медвежья голова. Я мгновенно вскочил и сорвал со стены копье, Тэкту с другим копьем в руках встал рядом. Женщины с визгом бросились подальше от входа, все, кроме Куньи, которая лишь сделала движение в мою сторону, но осталась на месте.
Медведь просунул голову внутрь, встал на дыбы и… громко расхохотался. Откинув маску из медвежьей головы, перед нами стоял Урхату, очень довольный своей проделкой, и смеялся так заразительно, что постепенно к нему присоединились все остальные.
Урхату подсел к очагу и принялся с аппетитом есть печеную рыбу, которой его наперебой угощали. Он рассказывал новости – о зимней охоте на кабанов на болоте, о том, какая рыба ловится в реке, о том, что у одной из женщин, живущих в Щели, родился сын, о большой буре, которая пронеслась над Каменной Щелью и сломала много деревьев в лесу. Об одном только умолчал он – что эта буря была как раз тогда, когда у него гостил Пижму. Женщины достали даже горшочек меда, чтобы принять гостя послаще.
За едой Урхату рассказал, что в начале зимы выследил в лесу большого медведя, и пригласил на охоту меня и Тэкту.
- Надо молодежи учиться у старых медвежатников, - сказал в заключение Урхату.
- Уоми пойдет! – воскликнул я. Мне сразу представилось красивое ожерелье из медвежьих зубов и когтей, хотя из повести я отлично знал, чем пахнет для меня эта охота, но сюжет, видимо, диктовал свое.
- Тэкту пойдет! – как эхо, откликнулся брат. – Уоми будет добывать медвежьи зубы, а Тэкту – беречь его от медвежьих когтей!
Гунда ласково взглянула на своего первенца, и потрепала густые темные волосы на его голове.
Договорились выйти завтра на рассвете, и Урхату ушел ночевать к Пижму, а мы начали собираться на охоту: подготовили рогатины – длинные копья, теперь уже с бронзовыми наконечниками и поперечиной на расстоянии полуметра от конца, чтобы медведь, посаженный на рогатину, не мог достать охотника, и тяжелые дубовые копья.
Я знал заранее, что по сюжету повести Урхату должен был перед уходом украсть мой кинжал из сумки, но меня это не волновало. Во-первых, копья были ничем не хуже, а во-вторых, если понадобится, я мог в любой момент раздобыть такой же кинжал, достаточно было только пожелать. На всякий случай, после ухода Урхату, я проверил свой мешок – кинжала не было.
* * *
- Уоми, собирайся, - загудел в хижине бас Урхату, едва рассвело.
Мы с Тэкту вскочили, оделись и вышли наружу с оружием. Встав на лыжи, мы втроем гуськом направились в лес.
Через час быстрой ходьбы Урхату обернулся, подал знак, что нужно соблюдать тишину, и показал нам впереди выворотень – дерево, поваленное бурей, под корнями которого на снегу виднелось желтое пятно от дыхания медведя.