Наутро, когда вся улица проснулась, никто даже не обратил внимания на появление новой избушки там, где, когда они засыпали прошлым вечером, лежал голый, пыльный пустырь. Все, кто проходил мимо, сначала с легким подозрением смотрели в сторону избушки Егора Герасимовича, осматривали ворота, кусок участка, выглядывавший в щель между досками забора, крышу с трубой, и взгляд у них при этом был такой, словно смотрели они не на самую обычную, хотя и непривычно свежего вида, избу, а на затонувший град Китеж. Однако подозрение на вмешательство сверхъестественных сил у ни у кого не возникало – невидимый знак, который Егор Герасимвич начертил на воротах, успокаивал людские подозрения, и говорил, что думать. В конце концов все проходили мимо, восклицая:
– А! Так это же наш новый сосед. Надо будет как-нибудь познакомиться.
7
Егор Герасимович проспал, наверное, часов двенадцать, а потом еще продремал почти до вечера. Что ему снилось, он почти не запомнил; были в его сне и зазубренные стены города, сверкавшего с высоты птичьего полета каплями золота, были и огромные залы с зеркальными стенами, мерцавшие светом свечей, и дремучие зимние леса – все что он видел, все, во что он вложил свое колдовство, и он постоянно шептал во сне:
– Как хорошо! Господи, как хорошо!
Проснулся он с улыбкой, сладко потягиваясь и похрустывая закаменевшими во сне пальцами. Его окружали светлые деревянные стены, все еще свежо пахшие травами, землей и смолой, словно бревна для домика только-только срубили в далеком северном лесу, а через приотворенное окно лился свет, как гусеница ползущий по бревенчатым стенам.
Ох, как хорошо было! Егор Герасимович встал, и обнаружил, что все тело у него болит и трещит. Ну нечего, такое бывает, когда наколдуешься всласть, – успокоил он себя. Егор Герасимович размялся, как мог, но все равно чувствовал, как будто его побили. Однако, это не портило ему настроения – он спокойно, достаточно бодро прошествовал по всем комнатам своего домика, коих оказалось всего две с половиной – за половину считалась маленькая коморка с лампочкой Ильича. Потом подошел к умывальнику, и увидел в зеркале лицо седого старика.
Егор Герасимович отпрянул от зеркала и чуть не упал. Колдовство, 247 лет державшее его разудалым молодцем, вышло из него этой ночью. Его тело стало приземисто, грузно, но красивый светлый костюм, еще вечером аккуратно очерчивавший его статную фигуру, висел на нем мешком, и только рубашка немного вздулась пузырем, обозначая небольшое брюшко. По лицу проползли морщины и какие-то пятна, а волосы, хоть и сохранили очертания прежней шевелюры, светились снежной белизной.
Вот так и состарился колдун Егор Герасимович.
8
Теперь Егор Герасимович мог не бояться, что его будут разыскивать – он стал так не похож на себя прежнего и жил так незаметно, что вряд ли его смогли бы признать. Однако воспользоваться этим у него уже не получилось. Молодость, улетев, взяла с собой и частичку его колдовства, и – чувствовал он – никогда больше не потянуть ему хоть сколько-нибудь серьезное колдовство. Чары утомляли его; когда приходилось колдовать серьезно, то его брала отдышка, а руки и ноги начинали трястись. Взять, да и перенести свою избенку в Москву, или создать себе там точно такую же, да и вообще вести прежний, столичный образ жизни было бы для Егора Герасимовича смерти подобно. Теперь он колдовал больше по хозяйству, творил всякие мелкие фокусы, а однажды, после того, как пришлось сильно поднапрячься, сдался-таки на бесконечные ноющие уговоры коленей и спины и купил себе тросточку, чтобы опираться при ходьбе.
И так он жил себе много-много лет. Старости колдунам отмерятся почти столько же, сколько и молодости, то есть Егора Герасимовича впереди ожидали приблизительно 250 лет стариковской жизни. Только вот он жил совершенно один, тухлой ненасыщенной жизнью, и к тому времени, как началась новая эпоха, как устоялась она, а затем потихоньку скисла и задохлась, как соседские дома обросли, словно грибами, белыми лопухами спутниковых тарелок, как возникли серые горы девятиэтажных домов, в общем, к концу десятых годов 21 века Егору Герасимовичу уже хотелось по-волчьи выть от одиночества.
Конечно же, Егор Герасимович жил вовсе не на краю земли, и не в лесу – вокруг него забор к забору ютились узенькие дворики, почерневшие дома с отвалившимися наличниками и заплатанными крышами – людей вокруг было полно, но вот только оказалось, что даже в тесном мирке улицы 2-ой Параллельной Егор Герасимович, некогда завсегдатай всех столичных проспектов, был чужой.