– Ну как? Как? – повторял он, – Ах, Егор Герасимович, однако у вас маразм! Все же было очевидно!
Десятки, сотни мелочей вставали ровными рядами и безоговорочно свидетельствовали, что Алексей Степанович был колдуном, и только слепец, или человек, которому чарами завязали глаза, мог этого не заметить. Но теперь, когда тайна раскрылась, чары вокруг Егора Герасимовича распались ветхими лохмотьями, словно старая паутина, по которой хорошенько стукнули веником. Теперь-то уж Егор Герасимович четко помнил! Вечером второго августа прошлого года, когда он вышел закрыть ставни на своих окнах, рядом с ним красовался прекрасный нелюдимый пустырь, а утром третьего августа на месте пустыря же выросло за одну ночь целое хозяйство – избушка, сарайчик, забор, образцово показательный туалет-скворечник, да и все что нужно! А он, Егор Герасимович, этого даже не заметил – чужое колдовство стерло ему память!
Это открытие было самым ярким событием в жизни Егора Герасимовича за много лет. Он смеялся как ребенок и от радости вдруг стал таким легким, что воспарил над диваном и стукнулся лбом о потолок. Ну все! Кончились его мучения! Родственная душа – вот она! Наконец-то! Однако…
Егор Герасимович плавно приземлился на диван.
Однако, надо было как-то известить Алексея Степановича о том, что он его родственная душа. Надо было пойти к нему и сказать, что его годы одиночества тоже подошли к концу, что у него тоже появился тот, с кем можно поделиться всей своей жизнью. В пылу радости Егор Герасимович судил соседа по себе и ему даже на миг не пришло в голову, что Алексей Степанович совсем необязательно тяготится одиночеством и старческой жизнью.
К осуществлению своего плана Егор Герасимович подошел по-настоящему искусно. Обдумав все как следует, он встал с дивана и пошел напрямую к Алексею Степановичу.
– Я пойду и прямо так и скажу, мол, Алексей Степанович, хватит прикидываться – все про вас ясно! – говорил Егор Герасимович и сам не заметил, как вышел нетвердой походкой из дому, запер дверь, вышел на улицу, подошел к дому Алексея Степановича и, только занеся руку, чтобы постучать в закрытые уже ставни, он задумался, не поздно ли?
На улице не было ни души. Где-то надрывалась лаем собака, а небо стало уже темно-фиолетовым, густым, и даже последний отблеск зашедшего солнца померк настолько, что не был способен осветить ничего, кроме тонкой каемки пушистых туч, склонившихся над западом. Сгущалась такая тьма, какая бывает только летом. Фонарей на улице было всего два, и они вызывали из небытия лишь какие-то клочки мира – немного земли, куст травы, похожий на непричесанную шевелюру, старую шину, которую кто-то использовал как кашпо для цветов, стекло разбитой бутылки у основания фонарного столба, сам фонарный столб, да еще кусок стены домика. И все. Все остальное лепилось уже в общую массу, да на непогасшем еще полностью небе поблескивали слепые звезды.
О чем думал Егор Герасимович? Только не о том, стоит ли так поспешно раскрывать все карты, не придумав даже, с чего начать разговор. На его душе почему-то было очень легко и спокойно – дело было решенное, потому он, в последний раз мотнув головой каким-то своим потаённым мыслям, все-таки постучал в закрытое окно.
– Кто там? – послышался приглушенный голос Алексея Степановича. Он говорил откуда-то из глубины дома, точно из-под пола.
«А, не спит еще!» – подумал Егор Герасимович.
– Это я! – крикнул он, – Свои это. Егор Герасимович.
– Заткнитесь там!!!! – долетело из двора через улицу. Может быть именно из-за этого крика, прежде, чем ответить, Алексей Степанович повременил с ответом пару минут, во время которых Егор Герасмиович выжидающе стоял в сгущавшихся темноте и тишине, которые ползли по его коже колючими мурашками.
– Сейчас, одну секунду. – ответил, наконец, Алексей Степанович.
Послышалась какая-то возня, шлепанье домашних тапочек по дорожке, замок загремел, и из открывшихся ворот показалось наполовину освещенное желтым фонариком лицо Алексея Степановича, который как-то странно уставился на Егора Герасимовича и лишь торопливо кивнул в знак приветствия.