– Кому это «им»?
– Семнадцатому управлению, или как оно там сейчас называется.
Егор Герасимович опешил. Смутные сомнения, что его приняли за кэгэбэшника, прокрадывались к нему в голову еще как только Алексей Степанович бросился наутек, но лично ему это казалось настолько глупым и необоснованным, что Егор Герасимович, частенько не видевший дальше собственного носа, не придал этому значения.
– Вы что? – воскликнул он с каким-то возмущением в голосе, – Думали я вас повязать собираюсь?
– А зачем вы за мной гнались тогда? – воскликнул Алексей Степанович.
Егор Герасимович для ответа собрал все свои силы, все свое возмущение, все, что в нем оставалось, и почти закричал:
– Да я поговорить просто с тобой хотел! Баранья твоя голова! Родственную душу в тебе нашел! Что мы, колдуны, не люди что ли? Нам и поговорить что ли нельзя? Старый ты дурень! Да как ты?.. Да я!.. Да… да…
Больше Егор Герасимович не нашелся что сказать. Он по-настоящему разрыдался. Что-то взорвалось в нем, и слезы потекли спокойно, впервые за несколько столетий.
Листва тонкого ясеня, росшего неподалеку, всколыхнулась. Его ствол стал утончаться, как будто бы рука невидимого мастера отсекала от него все лишние, прозрачная листва растаяла в воздухе, и на месте дерева появился Алексей Степанович, держащий в руках обломки своей метлы.
Алексей Степанович подошел к Егору Герасимовичу и уселся рядом с ним на поваленное дерево. Так они сидели рядом долго-долго, просто в тишине, ничего не говорили. Вскоре солнце взошло над лесом, настолько, что влажная утренняя серость развеялась и свет, словно жидкий огонь, полился в просветы между ветвями.
19
– А я вас тоже в колдовстве-то заподозривал-то давно, – сказал, наконец, Алексей Степанович.
– Правда?
– Да. Как только переехал к вам по соседству. Тоже хотел с вами познакомиться покороче, да все не знал, как начать. Думал, что заговорю, а вдруг вы и не колдун окажетесь? Посмотрите на меня как на ненормального. Или еще хуже – вдруг вы из семнадцатого, да только в отставке.
Егор Герасимович улыбнулся.
– Я так же думал. Тоже все хотел вас разговорить, а я вообще говорить не мастак. Но думал, если найду кого-то, такого же как я, вот тогда и смогу поговорить. А с обычными людьми что разговаривать? Я и не знаю, о чем они говорят, вот и… За триста-то лет так от жизни отстанешь, что…
– Вам триста лет?
– Триста… два, – ответил Егор Герасимович с небольшой заминкой, – кажется. Не уверен. А вам?
– Мне триста тридцать два, – улыбнулся Алексей Степанович, – а состарился я совсем недавно в 1987.
Егор Герасимович задумался, а затем спросил:
– И как же это вы? Все время один?
– Нет. У меня была жена.
– Колдунья?
– Нет, обычная.
Алексей Степанович вздохнул, но без тоски и печали, при этом воспоминании – так это было давно, словно сон. Для всех колдунов жизнь – это сон.
– А она знала? – спросил Егор Герасимович.
– Конечно знала.
– И знала, что вы ее переживете?
Алексей Степанович задумался.
– Нет… не совсем.
Уже одно это было для Егора Герасимовича открытием какой-то совсем другой жизни, жизни, не втискивающейся в его самолюбивое существование, и ему почему-то стало как-то стыдно.
– А вы? – спросил Алексей Степанович, – Расскажите про себя.
Егор Герасимович замялся.
– Ну Егор, Герасимович! Давайте! Познакомимся ближе. – Алексей Степанович ободряюще рассмеялся, так мягко и тепло рассмеялся, что даже стало легче дышать.
И Егор Герасимович рассказал. Рассказал все – с конца до начала. О том, как жил, как состарился, как бежал от семнадцатого управления, как весело, беззаботно, не в ком не нуждаясь провел всю свою жизнь в бескрайней свободе, и о том, откуда родом его нелюдимая свобода, поймавшая его в ловушку на старости лет.
– Я, – говорил Егор Герасимович, – я был крепостным. До четырнадцати лет был. Барин у нас был самодур и меня частенько избивали до полусмерти – и однажды я действительно чуть не умер, и такая меня ярость взяла – во мне аж проснулось что-то, и тогда я понял, что я – колдун и могу делать что захочу. Мне было четырнадцать лет, и я стал ветром и улетел оттуда.