Незадолго до революции ходил он по московским улочкам франтом, в соломенной шляпе набекрень, и позвякивал у себя в кармане царскими червонцами; достанет монетку из кармана, сверкнет на нее глазом – раз! – а на ладони у него уже две монетки и два серебряных царя Николки весело подмигивают ему с аверса в свете теплого майского солнца.
В общем, скажу я вам так: Егор Герасимович жил в свое удовольствие. Не было для него ни препятствий, ни законов, ни границ – он был свободен и наслаждался возможностями и случайностями, которые открывало ему колдовство. И какие он вытворял штуки!
Идет он как-то по зимнему царскому Петербургу. Идет в крестьянском тулупе – мороз щиплет, под ногами скользко, а он только посмеивается – смотрит на веселые огни и фонари, на богатые экипажи, на блеск и мерцание в царапающемся, колком воздухе. Идет мимо богатого дома, к которому съезжаются гости.
– А ну-ка! – говорит он весело, – посмотрим, как там у господ нынче!
И, усмехаясь, прямо как был – в валенках, тулупе, меховой шапке и с недельной щетиной на лице – направляется к богатому дому.
– Куда прешь! – кричит привратник, – Э, брат, с твоим-то рылом да в калашный ряд! Пошел!
Привратник отворачивается и тут же слышит за своей спиной возмущенное, громовое «Что?». Обернулся привратник, смотрит, а перед ним уже не деревенский мужик в тулупе, а все тот же Егор Герасимович, да только он теперь знатный, бравый генерал, увешанный орденами, а у ворот стоят богатые, словно из серебра и драгоценного дерева собранные сани, запряженные четверкой огромных черных коней.
– В-в-в-в-виноват-с, ваше благородие, – заикается привратник, от страха припавший к самой мостовой, – я… вы не подумайте, подслеповат стал. Не опознал вас!
– Ничего, – раскатисто говорит Егор Герасимович, и кладет на ладонь привратника золотую монету.
А на балу – блеск, мелькание, полутьма, собравшаяся у самого потолка высокого зала, и только там, где на балконе сидят музыканты, рассеянная слабым светом. И все это утекает в бесконечные зеркала: кажется, что это окна в другие залы, и там тоже танцуют, и там тоже играет музыка, и там тоже – блеск, мелькание и полутьма, и несть числа этим залам.
Егор Герасимович приглашает танцевать красивую девушку. В кружении незаметно он наклонится к уху девушки и дунет – и чары оплетает ее душу. Они танцуют, и танцуют, и кружат, и в полутемном воздухе сгущается колдовство, а девушка смотрит на обернувшегося генералом простого мужика Егора Герасимовича и не может глаз отвести.
– Ну что, – спросит у нее Егор Герасимович, – нравлюсь я тебе?
– Нравитесь, – тихо ответит девушка, одурманенная колдовством.
– Так ты любишь меня?
– Да.
– А если царь меня на край света отправит, пойдешь со мной?
– Пойду.
Егор Герасимович весело смеется, а девушка улыбается, сама не зная чему, и они все кружат и кружат, и музыканты для них играют без устали.
Но вдруг, среди всего этого блеска, среди этой полутьмы, станет Егору Герасимовичу как-то грустно и стыдно. Он посмотрит в глаза девушке, встретит этот неотступный, прикованный колдовством взгляд, и станет ему так на душе нехорошо, что он прекращает танец, и с последним его шагом случается что-то: раз, и нет больше музыки! Скрипачи обрывают возникший из неоткуда последний аккорд, и весь зал, только что кружившийся без памяти, вдруг останавливается. Люди на балу просыпаются от колдовского оцепенения, и неловко улыбаясь и переговариваясь стоят еще просто немного времени, и не могут понять, что только что заставило их танцевать с таким упоением, и забыть обо всем кроме кружения в полутьме, пропитанной музыкой, и почему вдруг остановился сказочный танец?
Егор Герасимович отвел девушку в сторону, наклонился к ней и сказал:
– Люби того, кого любишь, а про меня забудь.
И ушел. Девушка словно от сна пробудилась, но не раньше, чем загадочный генерал покинул зал. Вот уже кто-то подходит к ней и начинает надоедать вопросами, мол, кто это был такой знатный да важный, и что он ей говорил. А девушка не отвечает – чары еще кружат вокруг нее, и не может она вспомнить, с кем танцевала. И весь оставшийся вечер ходила она по пустым соседним залам, до которых едва доносились звуки музыки и танцующих ног, и казалось ей, что ее голову кружит сон и музыка сказочного танца, который она никогда ранее не слышала.