— Что правда, то правда, — сказал Штын. — Пойдем со мной, Уильям. Я принес тебе рождественский подарок.
Он жестами выманил меня из кухни в комнату напротив. Я включил торшер и увидел его папку для эскизов. Штын не хотел показывать ее детям. Он тихонько закрыл дверь, отрезав нас от кухонного гвалта. В наступившей тишине положил папку на стол и расстегнул молнии.
Мне хотелось немедленно сграбастать книги, но я позволил ему все развернуть, потому что даже Штыновы обертки — настоящее произведение искусства. Они тоже производят впечатление. А это в нашем деле важно. Драгоценный камень — в яйце Фаберже, яйцо — на бархатной подушечке.
Я говорю об упаковке из великолепного веленя. Штын мастерит узорчатые, прошитые суперобложки такой красоты, что они отвлекают взгляд от поддельного содержимого. Хотя и сама подделка способна обмануть (или в крайнем случае замылить) даже самый опытный глаз, такая штуковина, как эта суперобложка, всегда подкупает клиента. Штын сам выделывает опоек: отмока, мездрение, пикелевание, дубление, сушка, отволаживание, разбивка, округление, сшивание и тиснение. Черт с ними, с фальшивками, этот мужик — художник, виртуоз. Клиент так очарован, что всегда спрашивает, включена ли в цену эта чудесная веленевая обложка. Нет, она не для продажи. Это защитный футляр, предназначенный лишь для презентации — чтобы подчеркнуть редкость заключенного в нем предмета.
Затем мы уступаем. И очень недешево.
Штын принес, как и было обещано, две копии трехтомника — каждый экземпляр в зеленом сафьяновом переплете, на каждом свои потертости, а на одной из копий в самом центре сфальцованного листа изрядно растрепались нити. Потрескавшаяся кожа одной из обложек пошла красной плесенью, а другая якобы пала жертвой прогрессирующего фотохимического распада под действием солнечных лучей. Отставы обеих книжек начали изнашиваться. Я почти боялся их трогать: они выглядели еще довольно крепкими, но в то же время сулили — этак угодливо — рассыпаться по причине преклонного возраста, стоит коснуться их небрежной рукой. Даже марашка бумаги у каждой копии была своя. Я поднес один экземпляр к носу и понюхал. Штын глядел на меня так, будто я затянулся двухсотлетней плесенью, копотью от газовых фонарей, застывшим солнечным светом и в конечном счете мореным дубом книжной полки, на которой эта книга простояла нетронутой столетие с лишним.
Копия, которую я держал в руках, была просто чудом из чудес. Работа настоящего гения: все изъяны — само совершенство.
— Порядок? — спросил Штын.
— Порядок.
— Все-таки я тебя не подвел, да?
— Штын, — сказал я. — Штын… Дай-ка я открою бутылку чего-нибудь самого-самого специально для тебя.
— Прости, Уильям, но я должен сказать. Я в завязке. Лечусь. Вот где я был последние несколько дней. Люси сказала, что вернется, только если я брошу пить. Ну и все прочее тоже. Уильям, я выхожу из «Сумрачного клуба». Печать, подпись, все дела. Официально.
Я бережно вернул прекрасную подделку на место.
— Черт, Штын, серьезная новость. Но сегодня нам есть что отметить. У нас есть книга и есть покупатель.
— Выпью с вами лимонаду, — сказал Штын.
— Давай прямо сейчас. Идем к остальным.
Казалось, никто никуда не спешил, и к одиннадцати все, кроме Штына, но включая Люси, хорошенько набрались. Правда, непривычная трезвость ударила Штыну в голову, и он тоже разошелся не на шутку. Пытался уломать меня последовать его примеру, затем сдался, переключившись на свои новые замыслы.
— Инсталляция, — хлестко выговорил он. — Вот наша следующая афера. Я буду штамповать шедевры. А Джез растрезвонит в прессе, что бросил поэзию ради современного искусства.
— Или же, — подхватил я в порыве вдохновения, — мы можем делать коллекционные вина. Тебе придется всего лишь подделывать этикетки.
— Или… — начал Джез.
Эти нелепые планы приводили меня в восторг. Все были оживлены, говорливы, раскраснелись от вина и сверкали глазами, в которых отражались свечи. Даже Робби смеялся и шутил с Анной. Я подумал, что завтра он, может быть, и правда отправится с нами в «Гоупойнт», чтобы помочь устроить праздник для обитателей ночлежки. Кто его знает, пойдет или нет? Главное, что это возможно. А если пойдет, то ради того, чтобы побыть возле Анны, крутясь вокруг нее как щенок. Мой сын без ума от моей девушки. Я сразу узнал этого беса, едва увидел, как он направляется к взлетной полосе.
Пока все шумели, переполненные праздничным весельем, я смотрел на Анну и думал: мне позволено любить эту женщину, даже если она не возьмет мой ключ. Я перевел взгляд с нее на шумную компанию на кухне. Что ж, это, конечно, не семья в строгом смысле слова, но она достаточно сумасбродна, чтобы считаться таковой.