Прикрыв дверь — та особо не послушалась, шатаясь на одной петле, — Норман вошел в другую спальню. Свет фонарика отразился от оконного стекла, на мгновение выхватив его собственную фигуру, от вида которой Норман вздрогнул. Снаружи завывал и бился ветер, беснуясь по всей долине. Чернота за окном пугала и наводила на мысли, что рассвет еще нескоро… Если вообще наступит.
Киаран спал.
Он забрался в спальный мешок и лежал на боку в углу комнаты, свободном от кровати. Другая кровать оказалась съехавшей в дыру в полу, и Норман, несмотря на то что был в ботинках и куртке, будто почувствовал, как дует по ногам.
Может, ему тоже следовало прилечь, но Норман знал, что не заснет, пока Кэл не очнется, а Джемма не скажет, что с ним все будет в порядке. Поэтому он поднял с пола еще один спальный мешок и накинул на Киарана вторым слоем. Тот не проснулся. На мгновение Норман испугался, что Киаран все-таки… Но нет: приглядевшись, он увидел, как слегка вздымается и опадает черный полиэстер в такт его дыханию.
Он аккуратно прикрыл за собой дверь, юркнул мимо Джеммы и, на секунду остановившись, чтобы набраться храбрости, все-таки протиснулся на кухню.
Доу сидел у самой плиты, в углу рядом с ее чугунным ржавым боком. Глаза его были закрыты, и он не открыл их, когда Норман вошел. Но кто-кто, а Доу точно не спал. Норман не обманывался.
Неловко потоптавшись, словно то, что здесь сидел Доу, делало это комнату занятой, он проверил Кэла. Тот спал, откинув голову набок, тоже укутанный в два спальных мешка. Под головой у него был свитер Джеммы и, кажется, какие-то ее штаны. В отличие от Киарана, его грудь высоко вздымалась и опадала, выдавая сильное ровное дыхание. Он выглядел вполне здоровым. Норману никогда не приходилось наблюдать за раненым другом, которого вытаскивали с того света, — пару раз он навещал друзей-агентов в больнице, но сейчас все это казалось мелочами, не более того. И еще казалось, что Кэл должен быть более… более… бледным? Обескровленным? Безжизненным?
Боже, о чем он думает.
Норман рассеянно подоткнул мешок ему под здоровый бок. Снова взглянул в окно — рассвета не наблюдалось, и Норман, если честно, понятия не имел, который час.
Он отошел и молча пристроился у противоположной стены, обняв колени. Недвижимый Доу оказался прямо напротив него.
Норман бы не смог сказать, в каком он сейчас состоянии: смугло-бронзовая кожа не выдавала ни нездоровой бледности, ни кругов под глазами. «Если я спрошу, как он себя чувствует, — безрадостно подумал Норман, — он откусит мне голову». Возможно, воинственный характер он унаследовал от предков. Впрочем, Норман тут же поймал себя на предрассудках: он не знал, от какого племени Доу получил свою ярко выраженную индейскую внешность. В Луизиане сегодня проживали апалачи, чокто, вичиты… Кто же еще… читимачи… Интересно, Доу имеет доступ к своему генетическому анализу? Даже если он знает, спрашивать из любопытства себе дороже…
Норман закрыл глаза, позволяя рассеянным мыслям мягко курсировать в голове.
Двадцать пять тысяч лет назад древние алтайцы начали расселяться по Сибирской равнине, постепенно осваивая Восточную Азию. Семнадцать тысяч лет назад часть тех племен, которая расселилась по Чукотскому полуострову, пересекла Берингов перешеек — и оказалась на территории современной Аляски. Это были предки Сайласа Доу — человеческие предки, — которые в дальнейшем образовали племена индейцев по всему континенту.
Это произошло немногим раньше, чем здесь появился Кет Круах.
Тело напряглось само, словно оставив волю Нормана за бортом. Сонливость ушла, но он все равно упрямо держал глаза закрытыми.
«Ты нашел часть ответа, — сказал он сам себе. — Найдешь и другую».
Почему он их не убивает? Почему не вселяется ни в кого из них? Он может управлять людьми и без вселения, может создавать невероятные иллюзии, может превращать людей в обезумевших существ…
Мертвое всегда тянется к живому. Главная цель любого духа — обрести плоть.
Но если он такой могущественный… чего же он ждет?
Кром Круах. Кет Круах. Самайн.
«Самайн» — это всего лишь отзвук существа, пришедшего из эпохи настолько древней, что время его рождения позабылось. Насколько же он был силен, если эхо его присутствия слышно до сих пор?
Бог, превратившийся в отголосок. Отголосок, превратившийся в праздник.