Он выпрямился, упираясь пальцами в пол, и оглядел нарисованный круг. Кажется, остался доволен.
— Главное — соблюдать порядок и время… Додекаграмма будет искать нужный объект во времени.
Три часа… К скольки же он закончит? Им некуда отсюда деться — пока Кэл и Доу не вернутся, они заперты в этой хижине, — но здоровая паранойя шептала Джемме на ухо: делайте все быстрее.
Он выдерживает паузу, но не дает вам фору.
— Сколько это займет? — спросила она, опуская взгляд на дневник в руках Блайта.
На бумаге троекружие выглядело непостижимо, несмотря на объяснения Нормана: знаки, черточки, фигуры с загадочным смыслом… Некоторые Джемма узнавала, другие ей были неизвестны, но весь ансамбль символов производил гнетущее впечатление.
— Я же тебе сказал, на это понадобится куча часов. Мы начнем только к вечеру… Ты должна успеть оклематься к тому моменту, как настанет время входить в круг.
— Ну, зато моя кровь пойдет почти на настоящее искусство. — Джемма подумала, а затем добавила: — Оккультное ар-деко.
Тихо и сипло подал голос Блайт:
— А третий круг? — Джемма скосила на него глаза. Он смотрел в блокнот. — Вы сказали, их три.
— Да, последний… — Норман потряс рукой и вернулся к рисованию. — Крестострел. Октограмма. Она символизирует звезду, с помощью которой волхвы смогли найти дорогу к младенцу Христу… В латышской мифологии ее называют аусеклис — воплощение первой утренней звезды. Порядок, созидание, равновесие, структура… Она отвечает за пространство.
Дорисовав, Норман с кряхтением поднялся. Теперь он стоял в центре трех пока что не слишком ровных меловых кругов — набросков будущего аркана. Оглядев их, он перевел взгляд на Джемму и Блайта:
— Кто, где и когда. Мы будем искать Теодора Купера во времени и пространстве.
— Твои ставки?
Сайласу не хотелось отвечать.
Тяжелый запах крови забивался в ноздри, словно вытесняя кислород. Плотный, насыщенный, он ложился на язык самым отвратительным желанием на свете.
Сигаретная пачка в кармане под пальцами жалобно просилась в руку.
Тело лежало посреди вытоптанной полянки в окружении валежника — как в гнезде. Мертвые глаза слепо уставились в небо — Сайлас поднял голову, прослеживая направление взгляда, — сквозь плотную завесу ветвей.
Оказывается, пока они шли, небо успело налиться предрассветным серым цветом.
— Трупы в этом лесу, как ягоды на кустах, — пробормотал Махелона, останавливаясь над телом и накрывая его своей большой тенью. — Куда ни ступишь — везде лежат.
Труп не был растерзан, как того ждал Сайлас. Мужчину — лет тридцати пяти, от силы сорока, европейца, со светлыми волосами и абсолютно обычным лицом — явно застрелили.
Он не походил на деревенских: современная синяя куртка, теперь пропитавшаяся кровью; дорогие ботинки, серьга в ухе. Преодолевая отвращение к себе, Сайлас втянул воздух глубже, ощущая, как сквозь пелену запаха крови прорываются другие.
Здесь было много людей.
— Несколько человек, — сказал он вслух. — Совсем недавно.
Махелона промычал что-то согласное, а потом, повозившись, расстегнул на теле куртку, обнажая залитый багровым некогда серый свитер.
— Он кого-то сильно разозлил… Глянь, сколько попаданий. Плечо, две пули в грудь, одна в живот. — Махелона почесал щеку. — Так не стреляют, когда имеют четкий план… Да, люди были. Здесь все истоптано.
Он принялся рыться в карманах, и Сайлас не выдержал — отвернулся и достал пачку. Две сигареты.
Всего две.
Он тяжело сглотнул.
— Знаешь, когда так стреляют? — спросил Махелона за его спиной. — Или когда выходишь из себя… Или когда мишень долго отказывается умирать. — Судя по звукам, он поднялся на ноги. — Тут следов как на побоище. Видишь ствол? Прямо перед тобой. Даже там две пули.
Сайлас поднял взгляд от пачки к дереву и наткнулся прямиком на две глубокие дыры. Он не мог сосредоточиться на словах Махелоны, пока голод конвульсивно прошивал желудок. В остаточных следах на поляне будто ощущалось что-то знакомое, но запах крови перебивал все вокруг.
Дерганым движением Сайлас достал из пачки предпоследнюю сигарету и зажигалку. Самый дешевый желтый «Крикет» — из аэропорта во Франкфурте. Предыдущую он куда-то дел при перелете.