зу, на корточках, Колька. Получить прозвище он не успеет. Он исчезнет почти сразу, а его изувеченный труп найдут только через месяц. Мы сами не видели, но говорят, кошмар... На его плечо облокотился Валерка - Снегирь. Невысокий и пухлый, он очень стесняется своего огненного румянца на обеих щеках. Отсюда и кличка. Тоже проходит все. Дважды попадает с колонной в засаду. Начинает сильно заикаться. Последний, Мишка - Грек. У него греческие корни. Он единственный из нас, кто был за границей. Подростком, он три раза летал в Грецию. Видел Афины, Олимп и легендарные Фермопилы. Когда есть возможность, он рассказывает мне об уведенном. Я заворожён. Особенно Афинами. В моём воображении они похожи на Одессу, только больше, лучше и светлее. Он учит меня нескольким словам по-гречески. Нэ, охи, эфхаристо, калимэра*, звучат для меня как волшебные заклинания. Заклинания от смерти... На фотографии он улыбается. Он вообще улыбчив. У него открытое лицо, прямой нос и большой рот с тонкими, плотно сжатыми губами. В уголке рта, сигарета, для солидности... Он погибнет через пять лет после войны. Ранним московским утром, он разобьётся на своём новом мотоцикле, на совершенно пустой улице. Шлем ему не поможет. Просто несчастный случай. По дикому стечению обстоятельств я узнаю об этом не сразу. Мне позвонят через несколько дней, поздним вечером, накануне выдачи праха. Я долго буду сидеть у телефона, не в силах принять произошедшее. Светлым и очень солнечным октябрьским днём, я выйду из дома и куплю в ночном магазине бутылку пшеничной водки. Глотну из неё, перейду Щёлковское шоссе, сяду на 760 автобус и доеду до конечной остановки "2-й Московский крематорий". Урну долго не будут выдавать, а когда нас позовут, все растеряются. Тогда, я сделаю несколько шагов и получу в свои руки пепел моего друга. Толпа расступится, и я выйду на улицу, прижимая его к груди. Мы рассядемся по машинам и поедем на другое кладбище. И только тут, держа на коленях холодную, и такую маленькую, ужасно маленькую, урну, я пойму, что же произошло, и заплачу. Я сделал ещё глоток и загрустил. Я вдруг показался себе абсолютно одиноким и потерянным. Такое чувство я испытывал ребёнком, если вдруг терял родителей в магазине. Тогда я очень пугался. Сейчас, я сидел где-то в Афинах и потягивал свой джин, стараясь держать себя в руках. После такой острой тоски обычно приходил страх. Пустой и безликий, он тихонько вползал в меня, и моё сердце сжималось как пойманная птица, а потом, начинало метаться в груди, стараясь вырваться на свободу. Я знал, что стоит только немного поддаться панике, и она полностью захватит меня. Мне будет казаться, что я теряю сознание и задыхаюсь. Захочется куда-то бежать, а потом лечь и трястись как осиновый лист, прислушиваясь к себе, и, ожидать чего-то ещё более страшного и непоправимого, чем смерть. Потом будут пригоршни таблеток и слабость, и невралгия, и головокружения. Память, будет услужливо подбрасывать омерзительные картины мёртвых лиц, грязи, боли, бесконечных больничных коридоров, и долгих недель немощи, обречённости и пустоты. Всё это уже бывало со мной и от этого становилось ещё страшнее. Замкнутый круг привычно сжимал меня, вытесняя воздух из лёгких и делая весь мир вокруг наполненным какого-то мрачного предзнаменования. Мой бег от себя заканчивался, но я никак не мог в это поверить и продолжал ползти из последних сил, чувствуя на себе дыхание надвигающейся тьмы. Я очень устал и, в сущности, мне было всё равно. Моё прошлое пугало меня больше, чем будущее, и я готов был к встречи с чем угодно. Я встал и вышел в туалет. Ладони были холодными и липкими, меня трясло и мутило. Я умылся и взглянул на своё отражение. Мрак. Я с трудом держался, мне казалось, что я уже упал и бьюсь в конвульсиях, а на мои крики сбегается персонал. Картина была так реальна, что я окончательно побледнел. - Держись... Держись... - услышал я собственный голос, больше похожий на хрип. - Держись... Бывало и хуже! - Я разозлился и почти крикнул. - Хуже бывало, хуже!!! Хуже, Лёшка, хуже! Это подействовало. Я потряс отражению кулаком и ещё раз умылся. Потом вытерся салфетками и вернулся на своё место. Бармен равнодушно смотрел футбол. В моей жизни случались вещи и пострашнее этих припадков, они были лишь следствием, и глупо было поддаваться им. Так или иначе, но это должно было закончиться. Внезапно, как когда-то, в Грозном, я понял что не испытываю больше никакой тревоги. Будь что будет! Я заказал ещё джина и стал пить, глядя на экран. Что-то покидало меня. Лёгкое, волнующее, совершенно новое для меня чувство, витало где-то рядом. Его можно было схватить и сжать в руке. Я боялся вспугнуть его и в то же время понимал, что всё зависит только от меня самого. Тьма стояла рядом со мной, и встречи с ней мне было не избежать. Но теперь, я рассчитывал пройти её и вернуться обратно, как когда-то, много лет назад, в Чечне. Я не сдамся. Я должен победить, иначе всё не имело смысла. Я невольно выпрямился и напрягся, но почти сразу расслабился. Какие странные у меня сегодня мысли! Может, это и есть, старость? И я улыбнулся, впервые за этот день. Мне стало очень хорошо, и я ощутил сильный голод. С большим аппетитом я съел салат, несколько рогаликов и выпил чашку кофе, потом расплатился и вышел на улицу. День разгорался, и было приятно вдыхать его морской запах. Мой отель был последним на пути в аэропорт и, забрав меня, водитель поехал совсем быстро. Мимо проносились пальмы и залитые солнцем пляжи. Потом мы свернули, и море больше не было видно, но я всё равно чувствовал его присутствие. В аэропорту было пустынно и прохладно. Я не любил предполётные формальности и заранее приготовился к долгому, и невнятному хождению, от одного контроля, к другому. Но, как всегда и бывает в таких случаях, всё прошло на редкость быстро. Наш рейс улетал вовремя и я, не успев как следует заскучать, оказался на борту. В довершении всех удач, загрузка оказалась не полной, и было много свободных мест. Я занял сразу три кресла в самом конце салона. Комфорт мне уже давно не вредил... Стюардессы предлагали воду и конфетки. Одна из них была по настоящему красивой. Её серые глаза смотрели строго и немного холодно, но от этого она только выигрывала. Мне очень хотелось поговорить с ней, но я знал, что у них тяжёлая работа и не хотел её усложнять. Я лишь попросил стакан воды и спросил её, сколько нам лететь. Она приветливо ответила. Чудесная девушка. Я застегнул ремень и стал смотреть в иллюминатор. Самолёт вырулил на старт, взревел и понёсся по полосе. Всё замелькало, и вот мы уже парим в небе, и где-то далеко-далеко внизу, прощально белеют Афины. Когда подавали обед, он уже спал. Она хотела разбудить его, но не стала, вспомнив, что он выглядел усталым, когда просил у неё воды. Она ещё подумала, что когда он спокоен и не хмурится, у него красивое лицо. На столике перед ним лежала стопка бумаги. Несколько исписанных листков упали на пол и разлетелись. На одном были стихи. Она подняла их и аккуратно положила рядом с ним. Он не шевелился, и было видно, что ему снится что-то хорошее. Она постояла ещё немного и отошла. У неё было много других дел.