Святоша кивнула и хвостом указала и на папеньку.
А, точно, она ж совсем… голая останется после оборота.
Голая…
Меня мороз пробрал до костей. Господи, а одежки то ее, черные хламиды — я утащила!!!
— Отец, — слабым голосом сказала я, — пошли-ка, выйдем.
— Куда? — наивно поинтересовался он.
— Туда, — вздохнула я и потащила его в кусты.
Усевшись на поваленное дерево спиной к полянке, я придирчиво осмотрела папеньку.
— Доча, а ты чего это так смотришь? — поинтересовался он.
— У тебя майка под рубашкой есть?
— Есть, — покладисто согласился отец.
— Тогда давай рубашку, — велела я.
Папик беспрекословно ее снял.
Ладно. Сверху мы ее прикроем. А нижний этаж???
Подумав, я пришла к выводу, что мне ничего не остается, как отдать свою летнюю юбку Лоре. В принципе, мне крайне не нравилась мысль остаться в одних кружевных шортиках. Но, с другой стороны, выхода нет, Лоре папина рубашка снизу вообще ничего не прикроет, не могу же я ее в таком виде в город везти. А шортики — не стринги, можно сделать вид, что так и надо, последний писк моды. Да и темнеет, авось никто и не поймет.
Придя к такому выводу, я закричала:
— Святоша! Ты там все?
— Все, — скорбным басом донеслось с поляны.
— Простыла, что ль?
— Здоров, — коротко ответила она. — Но гол, аки младенец, и если Господь не пошлет одежд…
Охнув, я ринулась на поляну, и тут же попятилась:
— Из-звинитте.
На пеньке была не Святоша. На пеньке, прикрывая ладошками причинное место, сидел… диакон Филарет!!!
Отдышавшись, я жалобно спросила:
— Ну как же так-то, батюшка?
— Пьян был, — сварливо ответил он. — Вы ж меня напоили, бесовки, когда размораживали!
— И что из этого?
— Так вот я и решил доказать, что учения ваши дурные и бестолковые. Пошел в трапезную, спер…эээ, то есть взял двенадцать ножей, да и пошел в лес, искать пенек.
— Но ведь пенек километров за десять от собора! — возопила я. — Что, так просто пошли и нашли этот пенек?
— А то только Господь ведает, как я тут оказался, — степенно ответил Филарет. — Мне так показалось — что недолго шел, а вот поди ж ты…
— Батюшка, — смиренно осведомилась я. — А вы скажите — как же вы кульбит-то делали?
— Да никакого кульбита я не делал, — рассердился он. — Разбежался да и перепрыгнул. Лучше скажи — одежа где?
— А то Господь только ведает, — огрызнулась я. — Могу предложить отцову рубашку и мою юбку.
— ЧТО???
— А больше нет ничего, — оправдывалась я.
— Боже, да за что ты мне такое наказание послал? — нервно сокрушался батюшка.
— Могу предложить либо юбку с рубашкой, либо голым в город возвращаться!
— Господь повелел не облачаться в женскую одежду! — громыхнуло с полянки. — И от завета сего — не отступлю!
— Эээ, батенька, да вы плохо знаете историю, — посочувствовала я. — Я уж маменьке своей как-то объясняла, что когда Господь такой закон устанавливал — женщины ходили в брючках, а мужчины в халатах. Так что юбку одеть вам — совсем не грех!
Филарет подумал и со стоном душевным сказал:
— Хорошо, дочь моя. Испытывает меня Господь, ой испытывает… Давай свою одежду.
Я просунула тряпки между елок, села на мотоцикл и крикнула:
— Отец!
— Что, доча? — сонно отозвался он из-за деревьев.
— Иди сюда, домой поедем.
Папенька, пошатываясь, добрался до мотоцикла, взобрался сзади меня и тут же уронил голову на мое плечо и блаженно захрапел.
— Батюшка? — позвала я.
Тот вышел с полянки, и тут же замер.
— Ну? — нетерпеливо вздохнула я, и тут мой взгляд упал на зеркальце на руле.
Диакон Филарет застывшим взглядом пялился на мою обнаженную ногу…
— Что, в ванной не насмотрелись? — нервно буркнула я, заливаясь краской до ушей.
Бо-оже… Он же меня видел в ванной!!
Гад!
— Бесовское отродье, — скорбно выругался Филарет и полез сзади папеньки на сидение мотоцикла.
И я только раскрыла рот на пятьдесят шесть сантиметров, чтобы возопить на всю ивановскую, что еще одно слово — и я завтра же пойду к его начальству, чтобы рассказать, как он за мной в ванной подсматривал, пользуясь тем, что я думала, что в шкуре волчицы — женщина, как вдруг одумалась.
«То-то и оно, что никто не поверит», — скорбно подтвердил внутренний голос.
— Батюшка, — ровным голосом сказала я. — Будете обзываться — тут и оставлю. С Божьей помощью дорогу найдете.
— Поехали, — недовольно пропыхтел он сзади.
И мы поехали.
Папенька храпел мне в ухо, а меня, чем ближе мы подъезжали к городу, тем сильнее беспокоил усатый гаишник.
— А что, Святоша, делать-то будем? — вопила я, стараясь перекричать ветер. — Денег-то больше нет на штраф!
Батюшка невнятно покряхтывал.
— Смотри, — кричала я. — Волк — это не только мерзкий характер, но и ценный мех! Вот расплачусь тобой, если возьмет!
— Я больше не волк! — обиженно донеслось сзади. — А ну, останови!
Я свернула к обочине и выжидающе посмотрела на него:
— Ну?
А батюшка уже спрыгнул с сиденья, сбегал к канаве и вытащил большой детский мяч. Синенький, с красной полосочкой по центру. Правда — проколотый, сдутый, слегка грязный…
Я с полминуты на него смотрела, после чего достала Святошин нож и от души похвалила:
— Гений ты, батя!
Филарет зарделся и воровато уставился мне на ногу.
Я ловко шмякнула ему на макушку половину мячика, закрыв глаза, вторую напялила на себя, и перекрестилась:
— Ну, батюшка, садись, да с Божьей помощью поедем — авось и в сумерках не заметит тот гаишник подмены.
— Так ить родитель ваш без каски, — прогудел диакон.
— Ты мячик еще один видишь?
— Нет.
— И я нет, — вздохнула я. — Так вот и говорю — поехали, да с Божьей помощью…
По дороге батюшка что-то бубнил, похоже, что молился, да видать, плохо.
Ибо только мы подъехали к посту на въезде в город, как усатый гаишник тут же приветственно помахал нам жезлом.
Ну что делать бедной сиротке?
Подъехала я к нему, и сразу честно предупреждаю:
— А денег нет, дяденька. Я ж еще дома не была.
Он осмотрел нашу троицу орлиным взглядом, и заметно подобрел:
— Это хорошо, что вы каски все же надели. Очень хорошо, только отчего ж вы мужику посередине каску не одели? А если авария? Ведь потом запчастей не соберете! Ладно руки — ноги, они срастутся, а голова новая вам не вырастет! А ведь каска — каска четыреста килограммов выдерживает! О, гляди, ща покажу!
И гаишник со всей дури влепил палкой батюшке по темечку.
Тот хрюкнул и сполз прямо на пыльный асфальт.
— Что это с ним? — удивился дядька.
— Уби-ил! — истошно завопила я, спихивая папика с плеча и кидаясь к Филарету.
— Китайские у вас каски, что ли? — недоуменно почесал жезлом за ухом гаишник. — А если авария?
— Батюшка, батюшка, ну очнитесь! — завывала я, баюкая голову Филарета на коленях.
— А чего это он у вас в юбке? — приставал настырный гаишник. — А вы в эээ…
— Шортики это! — рявкнула я. — Шортики, а не то, что вы подумали!
— Да я разве против эээ… шортиков, — засмущался вдруг дядька. — Красиво очень.
— Ну, если не против — так тащите аптечку! А то если он помрет — вам же отвечать!
Гаишник внимательно вгляделся в мертвенно — бледное лицо диакона и занервничал:
— Ага, сейчас, одна рука тут, другая нога там! Эх, руки бы китайцам оборвать, такие дрянные шлемы выпускают!
Едва он скрылся в будочке, как Филарет открыл глаза, потерся щекой об мою ногу и деловито сказал:
— Дочь моя, ну чего расшеперилась? Поехали, поехали, покуда Господь аспида увел!
И когда через секунду мотоцикл понес нас к городу, я наконец-то осознала, что это — все.
Что больше меня убивать никто не будет, преступники схвачены.
Что все дома.
Что все хвосты в этой истории подчищены.
«Аминь», — усмехнулся голос.