Прошло пять или шесть секунд, столь же драгоценных, сколь и бесконечных: мизинец выбился из сил, но путь был свободен. Пятый поясничный позвонок выдвинулся вперед, увлекая за собой основную массу войска, к которой быстро присоединилась замешкавшаяся в арьергарде нога.
…Он там.
Раскрыта дверь. Упившиеся слуги
Храпят, презрев свой долг.
«Храпят»? Она сказала «храпят»? Ни с того ни с сего, то ли в спешке, то ли от напряжения — откуда мне знать? — но при этих словах мне пришло в голову всхрапнуть. Это ужасно: когда хочешь сделать как лучше, порой совсем теряешь здравый смысл. Мне казалось, это невинный способ подключиться к действию, не быть инородным телом. А на самом деле я попросту полз по-пластунски, негромко похрапывая!
…В питье ночное
Я подмешала им такого зелья,
Что спорят жизнь и смерть за них…
Мне оставалось преодолеть всего два метра. Все мои мышцы старались двигаться как можно медленнее. Нельзя поддаться соблазну скорости…
Зрителей, казалось, мое присутствие не смущало. Смешков не доносилось. Никаких вопросов никто шепотом не задавал. Казалось, я прекрасно слился с декорацией. Мария Казарес без запинки продолжала свой монолог.
…Как я боюсь! А вдруг они проснутся?
Тогда конец. Погубит нас попытка,
А не деянье. Тсс…
Да, уж наверняка мой храп доносился до нее вполне отчетливо. Я тут же прекратил храпеть из уважения к ее истовому желанию расслышать другие звуки. Повисла полная тишина. Надо же, осталось всего метр двадцать… Только по мере того, как я подползал, режиссер все сильнее махал руками. Это уже были не руки, а какие-то цепы, молотившие воздух, так что лицо мне обдавало холодом. Да-да, на расстоянии метр двадцать…
Я положила кинжалы подле слуг. Макбет их должен Найти… Мой муж!
Господи, а вот и муж! Осталось-то всего тридцать сантиметров! Шесть секунд на все про все! Ну же, ну же! Чуть больше ладони до вытянутой руки режиссера, и тут входит Макбет. И откуда же он входит? Как раз оттуда, куда я хотел уйти. Полный крах!
МАКБЕТ: Я сделал все. Ты шум слыхала?
ЛЕДИ МАКБЕТ: Нет, только крик совы да зов сверчка.
С кем говорил ты?
Я говорю себе: «Он сейчас пройдет мимо меня! Вот пройдет, и я смотаюсь! Да проходи ж ты, проходи!» Вот только он не проходит. Я лежу у него на пути. Видимо, Ален Кюни не хотел, чтобы видели, что он меня заметил. Или же не желал перешагивать через меня, боясь утратить хоть толику своего великолепия. А может, просто подумал: «Надо же, какой странный комод, ни дать ни взять катапульта». Откуда мне знать, что было у него в голове! Пути Кюни иногда неисповедимы. Так или иначе, но он решил остаться на месте и продолжал играть, выкрикивая текст из глубины сцены.
МАКБЕТ: Я? Когда?
ЛЕДИ МАКБЕТ: Сейчас.
МАКБЕТ: За дверью?
ЛЕДИ МАКБЕТ: Да.
МАКБЕТ: Тсс! Кто в соседней спальне?
Тут я, поразмыслив, принял решение развернуться и попытаться уйти с левой стороны сцены. Я рассчитывал на Марию Казарес как на отвлекающий маневр, да-да, потому что в этот момент ей полагалось спрятать корону в комод. Пока она найдет в катапульте ящик, я буду уже далеко.
Не тут-то было. В тот момент Макбету полагалось посмотреть на свои руки убийцы, уставиться на эти обагренные кровью руки и сказать: «Увы! Какой прискорбный вид!»
А он вместо рук в упор смотрел на меня… На меня, начинавшего медленный обходной маневр, от которого он не мог оторвать взгляда. В полном столбняке, вытаращив глаза и бессильно уронив руки, он возопил: «Увы! Какой прискорбный вид!»
Какая ошибка! Нет, как мог он совершить такую грубую ошибку?! Теперь публика заметила меня! Из-за него все меня увидели! Я был раздавлен!
Примерно так я попытался все объяснить режиссеру, который поймал меня за ногу и утянул в кулису.
— Нет, ты видел! Невероятно, какое отсутствие профессионализма у актера такого масштаба! Я изо всех сил стараюсь остаться незаметным, а он на меня показывает! Что за недотепа!
И тогда все услышали пронзительный голос Макбета:
Один захохотал сквозь сон, другой
Вскричал: «Убийцы»…
И тут все услышали голос режиссера, тоже очень пронзительный: «А кому-то я сейчас врежу!»
Бац!
Казарес и Кюни в смущении замерли, глянули за кулису и начали давиться от смеха. Да, от смеха.
И если Мария Казарес была отнюдь не прочь посмеяться, то Ален Кюни — никогда.
Воображения у него было не больше чем у утюга, и под его тоскливым взором любая ива становилась плакучей.