У слабого писателя прием быстро бы наскучил, ведь читатель сталкивается с серьезными трудностями — он понимает только то, что ему соблаговолят сообщить, и абсолютно не способен предвидеть ход событий. Поскольку двойной агент всегда притворяется, что обманывает друга, дабы провести врага, то надо постоянно истолковывать его поведение, правильно интерпретировать. Каждый раз надо ломать голову, какую очередную ложь он заготовил, какую реакцию хочет спровоцировать. Нет более улик, рассуждения становятся фактами. Поэтому общий смысл интриги меняется от главы к главе. И вскоре отказываешься от попыток что-либо предугадать. Роман начинает походить на спектакль, что, вероятно, в принципе характерно для «черного» детектива.
Вдобавок действие, как правило, происходит в настоящем, в соответствии с кинематографическим принципом монтажа — чтобы можно было интерпретировать события, они должны представать в виде отдельных сцен. В книгах Чини нет последовательного повествования — только цепь эпизодов, соединенных внутренним монологом главного героя, что придает персонажам облик кинозвезд. Разумеется, речь идет не о романтической внешности, заразной, как болезнь, — это чисто техническая характеристика, создаваемая стилистическими средствами. Основу образа составляет актерская выразительность. Лицо — это не просто персонаж, это уже личность. В нем воплощается сама жизнь, лицо важнее, чем любое из его выражений. Лемми Кошен навсегда подарил свою внешность актеру Эдди Констентайну.
Питер Чини привнес в детектив жизнь, которую раньше туда не допускали, вязали рассуждениями по рукам и ногам, прежде чем выхолостить. Теперь она хлынула через край и если не породила собственный стиль, то создала оригинальную манеру повествования, нетривиальный слог. Переводчики, которых набрал Дюамель, прекрасно передавали американскую разговорную речь, выработав особый жаргон «Черной серии», французский «сленг», так подходящий к новомодным плутовским романам.
Итак, благодаря Чини возник новый жанр, промежуточный между детективом и обычным романом. Это было бесспорное достижение — «черный» роман выкроил себе место в литературе. Он хотел быть неотесанным, «диким» романом и стал им.
И все-таки до подлинного послевоенного романа ему не хватало одной малости: жестокости. Формулу «крутого» романа предложил Джеймс Хедли Чейз в книге «Для мисс Блендиш нет орхидей». Это отнюдь не обычный детектив, которому впрыснули дозу жестокости, у него особая структура, он утыкан лезвиями, как кактус колючками. «Крутой» роман предпочитает тему погони — тему мучения в чистом виде. Первая часть «Орхидей» — хищник уносит жертву, освободившись от более слабых соперников; часть вторая: свора устремляется по следу, распутывает все уловки твари и подает голос; часть третья: зверь затравлен.
Ничего более простого и действенного придумать нельзя. Конфликт — смертельная схватка. Преступник готов на все, действие доведено до пароксизма — от начала и до конца. Злодей не просто находится вне закона, он чудовище. Он не способен рассуждать, он непонятен и тем ужасен. В полном смысле слова это чужой. Его поведение непредсказуемо, тревожно, загадочно. Он убивает не задумываясь, с наслаждением, и автору приходится все подробно описывать, поскольку считается, что он, как и читатель, не способен предвидеть события, проникнуть в намерения героя. У зверя нет будущего, его прошлое скрыто во мраке. И здесь рассказ ведется в настоящем времени, времени неожиданностей. Каждое слово, каждый жест врезаются в память. Этот странный убийца, несущийся по жизни во весь опор, дьявол и дитя одновременно, трогает нас до глубины души. Таинственно само сознание преступника, остающееся непостижимым до конца. Но именно желание узнать, понять во что бы то ни стало заставляет нас с неослабным вниманием читать самые ужасающие сцены. Оно позволяет писателю с невероятным хладнокровием, с жестоким спокойствием ученого-экспериментатора рисовать наиболее отталкивающие эпизоды. Он историк невероятного. Он только констатирует. (…)