Смущаемся мы с ней одновременно. Она сразу же начинает оправдываться:
– Я не имею ввиду ничего такого… Но, знаете, бывает, студент грубит на лекции или пишет что-то неприятное в социальных сетях.
Кузнецов прерывает эту двусмысленную беседу вполне конкретным предложением:
– Выносим вопрос на голосование. Вы, Дмитрий Сергеевич, в меньшинстве.
У меня уже нет желания спорить. Пусть будет так. В конце концов, девочка так старалась. Заработала. Пусть учится, раз совесть позволяет.
В деканате меня встречает секретарша Ниночка с каменным лицом.
- Дмитрий Сергеевич, ну нельзя же так!
- Что нельзя?
Она громко укоризненно вздыхает:
- Двойки ставить направо и налево. Вы же не бревна оцениваете – людей. А у каждого из них – свои проблемы. Ну, ладно, я понимаю, когда студент – дурак. Такому, может, диплом выдавать и не стоит. Но Малинина!
Я, наконец, понимаю, к чему она ведет.
- Ах, вот оно что! Это она вас похлопотать просила?
Ниночка обижается:
- Да с чего вы взяли? Я ее просто вчера встретила в коридоре – бледную, заплаканную. А она, между прочим, до этого повышенную стипендию получала – как отличница.
Честно признаться, для меня это – новость. Но тем более непонятным становится ее поведение. Не Ниночкино, конечно, - Алькино. Нельзя же так себя не уважать.
Хотя, возможно, синдром отличницы как раз и сыграл свою роль. При первой же плохой оценке занервничала, запаниковала. Готова была пойти на что угодно, только бы не вылететь из универа.
Я усмехаюсь:
- Если вы так о каждом студенте радеть будете, никаких нервов не хватит.
Она надувает губы:
- Я не о каждом.
Продолжать разговор на эту тему я не хочу. Тем более, что и повода нет.
- Да не волнуйтесь вы так, Нина. Сдала зачет ваша Малинина.
Ниночка взвизгивает и едва не бросается мне на шею. Этого только не хватало.
- Дмитрий Сергеевич, а можно я ей позвоню? – она хватается за телефон. - Она, наверно, еще не знает. Она, бедняжка, вчера была уверена, что не сдала.
- Конечно, звоните, - я стараюсь говорить как можно равнодушнее. – Только сначала распечатайте мне бланк заявления на увольнение по собственному желанию.
- Заявление? – она откладывает телефон в сторону и морщит лоб. – А кто увольняется?
Скрывать ни к чему.
- Я, Нина.
- Но как же так? – кажется, теперь слёзы на глазах секретарши уже из жалости не к Малининой, а ко мне. – Почему? Терехин из Америки возвращается только через месяц. А, поняла! Вам заявление не на увольнение нужно, а на перевод на кафедру! У вас же там основное место работы!
Но я качаю головой:
- Нет, Нина, я ухожу из университета – по семейным обстоятельствам. Думаю, до приезда профессора вы как-нибудь продержитесь.
Объяснять свои мотивы я не намерен. Не признаваться же в том, что переспал со студенткой? Универ теперь слишком тесен для нас двоих. Рано или поздно о нашей связи узнают. Не удивлюсь, если подружки Малининой уже в курсе. Шило в мешке не утаишь.
Я всё равно собирался писать это заявление – сразу же после приезда Терехина. Но обидно делать это вот так, под давлением.
Эта девочка может многого добиться. Такие идут по головам, не задумываясь.
Я вспоминаю на мгновение ее красивые зеленые глаза, и сердце екает от боли. Чтобы отвлечься, начинаю перебирать бумаги на столе.
Всё было ложью. Вспоминать ни к чему.
10 день. Лена
Я просыпаюсь только к полудню.
Как я вчера вернулась из универа, даже не помню. С кем-то разговаривала по дороге, отвечала на чьи-то звонки.
Наташка была в гостях, и я уснула раньше, чем она вернулась.
И вот теперь она буравит меня взглядом.
- Завалила?
Я киваю.
Она охает:
- А я тебе говорила – бери больничный. Может, за неделю Горыныч выдохся бы. Понаставил двоек и успокоился.