Особенно обидно было за потерю репутации, как бы глупо это ни звучало. Так долго декларировать громкие принципы и так банально их нарушить.
Хотя кого я пытаюсь обмануть? Еще жальче мне было другого – того тихого семейного счастья, что я сам себе придумал. Я даже ухитрился этим счастьем проникнуться – всего за каких-то два дня.
Я никогда не думал, что так бывает – что вот встретил человека и за несколько часов настолько привык к нему, что уже не можешь вырвать из сердца.
Интересно, что чувствует сейчас она? Радость от того, что план сработал, и она осталась в универе? Или, может быть, всё-таки раскаяние? Мне хочется думать, что она хоть чуточку сожалеет о своем поступке.
Приходит в голову ужасная мысль – что, пожалуй, я сумел бы смириться с тем, что она – студентка. Я всё равно увольняюсь из вуза, и какая разница теперь, кто и что будет говорить? Но вот обман – это уж слишком.
И всё-таки я не могу перестать о ней думать. Она приснилась мне ночью, и я долго шарил рукой по дивану, надеясь отыскать рядом ее тонкую теплую руку.
Даже сейчас я надеюсь, что еще увижу ее, прежде чем расстанусь с университетом. Может быть, всё-таки стоит с ней поговорить? Хотя, наверно, ей это сейчас уже не нужно. Она получила то, что хотела. Такие, как она, прошлым не живут.
Ниночка протягивает мне папку с документами на подпись. Она смотрит на меня и с жалостью, и с укором одновременно. Еще надеется, что я передумаю.
Почти не задумываясь, подписываю несколько заявлений – на академический отпуск, на перевод с платных мест на бюджетные, на восстановление. Так, стоп! А это что? «Прошу отчислить по собственному желанию…»
- Нина, это что такое?
Она хмуро поясняет:
- Малинина отчисляется.
- Как отчисляется? Ты разве не сказала ей, что зачет она сдала?
- Конечно, сказала. Она, вроде, обрадовалась. А потому вдруг – бац!
Я уже не могу думать ни о чём другом. Откладываю папку в сторону.
- Что значит «бац»? Она в деканат уже с заявлением пришла?
Ниночка шмыгает носом:
- Нет. Она его уже потом написала. Она сначала с вами хотела поговорить. Я ей сказала, что вас нет, и что вы увольняетесь. А она бланк заявления потребовала. Не понимаю, что на нее нашло.
- Подожди! – пытаюсь унять запрыгавшее в бешеном темпе сердце. – Ты ей сказала, что я увольняюсь, и она написала заявление на отчисление?
- Ну, да, - глаза Нины уже блестят от слёз. – Ах, Дмитрий Сергеевич, да что же такого должно было случиться, чтобы она решила отчислиться с последнего курса? А может, с мамой что? У нее мама – инвалид. А еще есть маленькие братья. Она же все годы учебы работала как лошадь – чтобы деньги домой отправлять. Она и занятия иногда пропускала, потому что по ночам дежурила. А еще она в магистратуру поступать хотела. Да как же она теперь – без диплома-то?
Боюсь, я сейчас расплачусь и сам. И чтобы избежать этого, грозно рявкаю:
- Где она?
- Малинина? Лена? Да откуда я знаю? Наверно, в главный корпус в библиотеку с обходным листом пошла.
Снова надеваю мокрую от растаявшего снега дубленку. До главного корпуса – две остановки. Она, наверняка, пошла пешком.
Запрыгиваю в машину, пытаюсь сосредоточиться.
Неужели, она решила отчислиться из-за меня? Чтобы не создавать мне проблемы?
Даже если это не так, я всё равно ее уже простил. За одну только заботу о больной маме.
Ничего, даже если не найду ее в библиотеке, разыщу в общежитии.
Я подъезжаю к главному корпусу как раз тогда, когда она спускается по ступенькам крыльца.
Она не замечает моей машины, хотя проходит совсем рядом. Даже через стекло я вижу ее покрасневшие, заплаканные глаза. Представляю, как нелегко ей было решиться на этот шаг. Распахиваю дверцу машины.
- Лена!
Так непривычно называть ее этим именем. Ничего, привыкну!
Она оборачивается. Тоска во взгляде сменяется сначала радостью, потом – испугом. Глупенькая, неужели она испугалась меня?
Командую:
- Садись в машину!
После секундного раздумья она садится на соседнее сиденье. Смотрит вперед, не на меня. И говорит быстро: