— И я тоже, — поразилась я такому единомыслию. — И я тоже, я тоже.
Я словно обрела брата-близнеца, с которым меня разлучили в детстве. Все, что говорил один из нас, находило мгновенный отклик в душе другого; иногда мы понимали друг друга без слов, и в конце концов нам стало казаться, что мы никогда не разлучались, а были вместе всегда. Может быть, мне когда-нибудь и надоест мой двойник, но сейчас, когда после восьми лет враждебности и молчания меня поманил этот светлый образ, я была согласна попытать счастья, я была согласна на все! Мысль, что мне придется коротать в одиночестве всю жизнь, приводила меня в отчаяние.
— Я должен все-таки признаться тебе кое в чем, — сказал Джош в половине шестого утра.
— В чем?
— Я тайный противник эмансипации женщин.
— Да кто из вас сторонник? И большинство мужчин этого вовсе не скрывает.
— Я серьезно, — настойчиво повторил он. — Я не хочу тебя обидеть, но когда одна девчонка сказал мне: «Слушай, я никогда не кончу, если ты не потрешь мне клитор», — я почувствовал, как мое мужское достоинство рассыпается в прах. Я думал, что для этого вполне достаточнозасунуть туда член. Я ничего об этом не знал, и мне было неприятно, когда мне об этом сказали.
И тут я с ужасом вспомнила о прошлой ночи, когда так и не смогла испытать оргазм. «Старая кляча, — подумала я, — опятьты связалась с беспомощным, безнадежным неудачником…»
На мгновение воцарилась тишина. Булькала вода в кровати.
Джош ( хмуро): Разубеди меня. Скажи, что все это пустяки.
Но я не ответила ему.
Джош ( печально, с обидой в голосе): Я раскрываю перед тобой душу, рассказываю такое, чего никогда никомуне решился бы рассказать, признаюсь в том, чего сам стесняюсь, а ты даже не пытаешься успокоить меня…
— Мне кажется, — сказала я, помедлив, — что все мужчины чувствуют то же самое, просто все боятся об этом открыто сказать.
— Может быть и так, — отозвался Джош.
— Господи, как трудно быть откровенным даже с человеком… который тебе небезразличен!
— Ты ведь хотела сказать: «Которого любишь», — но в последний момент струсила?!
— Пожалуй, ты прав, — неуверенно ответила я.
— Я тоже тебя люблю, — выпалил он, — да что толку? Ты старше на шесть лет, у тебя есть муж, есть известность… К тому же мне нравятся худенькие и длинноногие, вроде манекенщиц.
Он осекся, поняв, что задел меня.
Я выскочила из постели и разрыдалась. Впервые я казалась себе такой коровой, я чувствовала себя отвергнутой и беззащитной.
— Между нами еще ничего не было, а ты уже идешь на попятный! — визжала я. — Почему ты так боишься собственных чувств?
Джош зарылся в подушку головой, а я стояла и смотрела на него, чувствуя себя толстой и неуклюжей уродиной и не собираясь его утешать. Наконец он приподнял голову:
— Какого черта! — закричал он. — Я раскрыл перед тобою душу, влюбился в тебя и теперь уже не могу без тебя жить, а для тебя это всего лишь очередное приключение! Потому что завтра ты уедешь к своему зануде-мужу, а я останусь один и буду еще более одинок, чем всегда. — Он стал похож на сумасшедшего. — Я знаю, что прошлой ночью ты так и не смогла кончить, не такой уж я идиот! Но какой мне смысл помогать тебе в этом? Какой смысл тебя удовлетворять? Доставлять тебе удовольствие? Ведь все равноты уедешь от меня — к своему драгоценному Беннету. Тебе это не впервой — изменять ему! Да ты и не воспринимаешь меня всерьез: для тебя я всего лишь ребенок, желторотый юнец, а наша встреча — не более чем щекочущее нервы похождение! В Нью-Йорке все станут к тебе приставать: «Интересно, как это — трахаться с хиппи?» — А тыответишь: « Потрясающе!» Но для меня в этом ничего потрясающего нет! Да, я хиппи, я молокосос и тунеядец, черт меня побери. А ты, Кандида, иди вперед, навстречу жизни, изведай все: трахнись с англичанином, с китайцем, с негром, с лесбиянкой, с хиппи, наконец! Я же вернусь к привычному ритму жизни, буду, как всегда, раз в неделю, навещать свою библиотекаршу, а в свободное время почитывать твои стишки и смотреть по телевизору передачи с твоим участием — в ожидании нового романа, из которого узнаю свой рейтинг среди остальных твоих поклонников. Потрясающе, а? Потрясающе — для тебя! А как же я? Нет уж, спасибо. Меня мало привлекает эта перспектива. Я люблю тебя, но что мне это дает? Я не хочу фигурировать в романе, мне наср… на бессмертие! Я просто люблю тебя! — Он снова зарылся головой в подушку и громко зарыдал.
Я была потрясена. Я в жизни не видала, чтобы мужчина плакал и за это полюбила его еще больше. Наклонившись, чтобы его обнять, я спросила:
— Откуда ты знаешь, что у меня была связь с женщиной?!
— Разве я это сказал? — Он был явно озадачен. — Значит, я просто вычислил.
— Ты меня каждый раз поражаешь! — воскликнула я. — Ты просто читаешь мои мысли! Ну как я могу покинуть человека, с которым у меня телепатия? Да я всю жизнь ждала только тебя! И если сейчас я тебя потеряю, я просто сойду с ума! Я в жизни себе этого не прощу!
— А как же Беннет?
— Ну при чем тут Беннет?
Мы долго глядели друг другу в глаза, утомленные слезами и бессонной ночью, дрожащие, измотанные, на грани нервного срыва. В окнах брезжил рассвет, и в лучах восходящего солнца наши лица казались маской смерти.
— Давай не будем забегать вперед, не будем торопить события, хорошо? — сказала я.
— Хорошо, — согласился он.
Полетим на «Ред-Ай»…
В каждой стране популярно то развлечение, которого она заслуживает. В Испании — бой быков. В Италии — католическая церковь. В Америке — Голливуд.
Наутро, во время завтрака, Ральф решил зачитать нам отрывок из своей любимой книги «Если бы я знал, кто я, я бы рассказал тебе», (она была отпечатана в Биг-Сюр — на рисовой бумаге, в переплете из коричневого батика, сделанного каким-то хиппи). Книгу написал его приятель, некий Дуэйн Хоггс, который, по словам Ральфа, был скульптор, философ и «прекрасный человек». Хотя его художественный вкус оставлял желать лучшего, недостатки стиля сполна компенсировались слащавостью.
— «Я спросил у ручья: «Скажи мне, кто ты?» — с благоговением читал Ральф. — «И ответил ручей: « Имя мое начертано брызгами на воде. Волны шепчут тебе имя мое. Ногу свою можешь окунуть ты в имя мое…«Ну разве не восхитительно!
— Гм-м, — сказала я.
— Гм-м, — эхом отозвался Джош.
— Язнаю, почему он не может сказать, кто он такой, — заметил Джош, когда мы вышли от Ральфа (конечно же, он имел в виду Хоггса). — Потому что он деревенский дурачок. И он был бы, пожалуй, шокирован, если бы кто-нибудь осмелился ему об этом сообщить.
— Мне показалось, что у него и с грамматикой нелады.
— Он считает, что и так сойдет, — ответил Джош. — Грамматика — это буржуазный предрассудок, разве не так? — Он бесподобно воспроизвел бруклинскую интонацию Курта. — К тому же я очень люблю тебя.
— И я тебя.
— Ты можешь мне кое-что пообещать? — вдруг неожиданно страстно спросил Джош.
— Говори, что. Я могу тебе все, что угодно, пообещать.
— Пообещай мне, что мы никогда больше не увидим Ральфа Батталью!
— Принято, — ответила я.
Вернувшись в гостиницу, мы обнаружили в моем номере — кого бы вы думали? — саму Бритт Гольдштейн, эту маленькую террористку, и с ней — двух сомнительного вида мужчин. Они завтракали, уютно устроившись в постели. Шею их украшали золотые цепочки. Больше на них не было ничего. Увидев нас, они спешно начали натягивать на себя одеяло.
— Привет, Изадора, — все так же гнусаво сказала Бритт. — Надеюсь, ты не против… — Тут она кинула выразительный взгляд в сторону своих приятелей, которые впивались в бекон с такой жадностью, словно это был последний в их жизни бекон. — Понимаешь, мы вчера поздно приехали, а я так переживала из-за этого дела, что хотела немедленнотебе сообщить. Когда мы увидели, что тебя нет, мы решили немножко подождать… а потом мы назюзюкались, ну и… сама понимаешь. — Она смотрела на меня, прикинувшись невинной овечкой. Ее телохранители продолжали работать челюстями.