Он сидел и представлял себе эдакую калибровочную машину, в которой стоят разные сита — калибры, и сверху сыпятся ребята из его класса. На верхнем сите остаются кинестетики — они самые медлительные и кажутся самыми крупными. Даже Валерка Демин, который в классе самый маленький и худой, и тот кажется широким и неуклюжим.
На следующем сите остались слухачи — аудиалы. Они тоньше и шустрей. А в самый низ просочились верткие быстрые визуалы — глядачи. Они в этой калибровке были как маленькие блестящие змейки.
Эта картина настолько увлекла Янеша, что он перестал и видеть, и слышать то, что происходило вокруг него. Он думал. И продолжал, глядя на картинку, рассуждать. Вот Анька Синицына, она внизу, у визуалов. Вот Элка Ушакова, вот Сережка Яковлев, вот Димка-Слон. Стоп, а где же я? Янеш поискал себя глазами, но не нашел. И это его не на шутку взбудоражило.
— Где же я, — продолжал он спрашивать сам себя, — и кто я такой? Кто я?
Из этой тревожной задумчивости его вывел толчок соседа. И сразу, как будто нажали на кнопку, вернулись звуки и…
— Петровский, я тебя третий раз спрашиваю. О чем это ты так задумался? — с ехидцей произнес Владимир Сергеевич, их историк.
— О чем? — переспросил Янеш.
— Вот именно, о чем. Поведай классу, — Владимир Сергеевич сделал широкий жест. Был он еще молод, но уже разочаровался в выбранной профессии и отрабатывал свои часы, скорее по необходимости. Он пробовал внедрять различные новшества и новаторские методы, но со стороны коллег и начальства ни поддержки, ни одобрения не получил. Его вольнодумство и инакомыслие, молодой задор и творческие замыслы оказались никому не нужны. С учениками же он держался на приличной дистанции, и искра взаимного интереса не возникала и здесь. Поэтому Князь Владимир, как звали его за глаза школьники, откровенно маялся, и иногда позволял себе такие вещи, за которые ему самому потом было стыдно.
Вот и сейчас был именно такой момент, и Князь Владимир уже начал испытывать жалость и отвращение к самому себе.
Янеш вздохнул. Из размышлений его выдернули настолько внезапно, что в голову ничего не приходило. И он сказал:
— Я думал о том, кто я такой, — и боясь, что его не поймут, добавил, — кто я.
Класс замер. Ребята ожидали реакции учителя, чтобы подхватить ее. В этом возрасте «стадный» инстинкт еще очень силен.
Князь Владимир снял очки, молча протер их и снова надел. Потом посмотрел на Янеша:
— Силен, бродяга. И что ты решил?
Янеш пожал плечами:
— Пока ничего, я только начал. И это не легко.
— Да, брат, — сказал историк, — над этим вопросом бились лучшие умы, великие мыслители и философы.
— И что? — заинтересовался Янеш.
И тут прозвенел звонок. Все повскакивали с мест, поднялся обычный шум. И Янеш вдруг подумал, что в последнее время звонок звенит совсем не вовремя. Но вихрь перемены подхватил и его. И Янеш вместе с Димкой — Слоном и Сережкой Яковлевым помчались сломя голову в школьный буфет.
А в это время Владимир Сергеевич с жаром рассказывал в учительской:
— Представляете, я его спрашиваю, о чем, дескать, задумался? А он и отвечает, думаю о том, кто я.
— Ну, нынче и не такое услышишь, — отозвалась Валентина Ивановна, физичка, — вот мне вчера в десятом «А», знаете, что сказали?
— Петровский — из пятого «Б», — в запале перебил ее Князь Владимир, и тут же добавил, — извините, я вас перебил.
— Что там про пятый «Б»? — вмешалась в разговор Татьяна Александровна, которая была классным руководителем этого самого пятого «Б».
— Я о Петровском. Сидит и, смотрю, совсем не слушает. Спрашиваю, о чем задумался? Говорит, думаю о том, кто я такой, — уже спокойнее поделился Владимир Сергеевич.
— И что здесь такого? — защищая Петровского, спросила Татьяна.
— Да ничего, в принципе. Но необычно.
— Вы про Петровского из пятого «Б»? — спросила только что зашедшая Алла Игоревна, — действительно, необычный мальчик. Он у меня спросил, как я знаю, что написано правильно. Я и сама объяснить не могу, просто знаю, что это так и все. Но он что-то там понял и теперь диктанты пишет только отлично.