— Так! молвил Степка. — На улице без теток куда свободнее. Улица она никакой чистоты не спрашивает! живи как хошь!
— Ну, а привал у тебя где?
— Да где придется, когда в пустых вагонах, когда в сараях, деньги есть — так в ночлежке…
Долго они друг дружке про судьбу свою рассказывали. И с тех пор всегда вместе. Редкий день пройдет, чтобы не виделись.
Соскочил с трамвая Степка, а Ванька уж на углу поджидает.
— Сегодня дельце есть, — говорит, оглядываясь по сторонам. — Утром кое-что из кухни одной слимоним, вчера присмотрел, — а там еще кое-что наметил.
Ладно! — говорит Степка… Пошли.
Вошли по черной лестнице к Дому Союзов.
— Ты отсюда вниз смотри, — учит Ванька;— как только хозяйка с мусором выйдет, в два счета вниз в кухню — и хватай в мешок примус, утюг на плите, мясорубка тут же, да не валандайся, в момент, а потом сюды же наверх, так и лезь кверху; я «тявкну? снизу, когда она обратно войдет, тогда ты кубарем вниз, потом к задним воротам и сбывай на Хитровом Ивану, только, мотри, обходи с заднего ходу.
— Не впервой! — говорит Степка.
Все было сделано, как наметили; Степке удалось, кроме намеченного, и пару галош стянуть, чайную ложку да полотенце с гвоздя — ничем не побрезговал.
А Ванька выпроводил его на Хитров рынок, поднялся кверху, да и спрашивает обокраденную хозяйку:
— Гут Иванов живет? Вот повестка ему!
Какой тебе Иванов! убирайся, и так обокрали!
— Запирать надо, тетенька, мало ли воров-то шляется — учит, уходя Ванька.
Выходя со-двора, заметил Ванька на играющих ребятах хорошую каракулевую шапку. Примостился к ним, поиграл минут десять, дразнить ребят начал, а кончил тем, что, выбрав минутку, когда старших не было, сорвал шапку с головы и убег.
Разревелся мальчик, пошел матери жаловаться, а Ваньки и след простыл.
Спустив краденое, Степка отправился полдневать в харчевку, как обещал. Компания поджидала на улице. Сунув малышам по двугривенному и отослав их с глаз, Степка и Ванька зашли полдневать в харчевку.
К вечеру решили на побывку в сарай к Ванькиной тетке Марье с'ездить. Пряников мятных по дороге купили, колбасы, французских булок, вскочили на подножку первого отходящего пригородного поезда и, придерживаясь за ручки, благополучно проехали два перегона. Ночь была холодная, ветер хлестал в лицо и рвал лохмотья.
Посинев от холода, издрогшие, соскочив на полустанке, побежали они от шпал в сторону, без всякой дороги.
Около просеки, за глубокими ямами виднелись развалившиеся, брошенные кирпичные сараи. Впереди стоял дом без потолка и окон, вместо двери темная дыра; на полу внутри огромная куча старых кирпичей. Нельзя было подумать, глядя на разрушенное здание, что здесь жильем пахнет. Никаких признаков жизни снаружи не было видно: скрывавшийся здесь люд принимал все меры к тому, чтобы вокруг не было никаких следов.
Забравшись за кирпичи, ребята толкнули скрытую за ними дверь, вошли в тусклую низкую пору; ощупью спустившись по ступенькам, они пробирались по земляному полу вглубь; толкнув еще низенькую дверцу, они вошли в другой коридор, такой же темный. Пахло сыростью, грязным тряпьем, дымом. Где-то пискнул ребенок и разревелся, в углу поднялась тень и заслонила слабый огонек самодельной коптилки.
— Туды иди! прямо на огонь, там она, тетка-то, — командовал Ванька.
Степка огляделся. Теперь видно было, что на нарах вповалку лежат кучи лохмотьев, тут и ребята, и бабы, и мужики.
Услышав плач, кучи заворошились, раздался рев из другого угла, там тоже засветился слабый огонек…
На полу, вместе с дровами и щепками спали люди, не поместившиеся на нарах; трудно было пробраться среди них.
Кашель смешался с ревом, в бараке все заворошилось!
— Теть! а теть! это я — кричал Ванька.
— И вправду Ванятка! Ну, шагай сюды, а я огня вздую!
Сухая тщедушная женщина подбросила щепы в железную печь, затрещал огонь, вспыхнул языками, осветил спящие на нарах лица.
Около слепого старика татарина, маленький, почти голый татарченок тер грязными кулаками загноившиеся, почти слепые глаза. Дым из печки быстро заполнил барак, трудно было дышать. Восьмимесячный ребенок тянул иссохшую, отвислую грудь; завидев Ваньку, выбросил, протянул к нему сухие рученки…
— Вот тебе, Митяй, и пряник московский, а тебе, тетка Марья, булки с колбасой и в придачу два целковых на пропитание! — говорит Ванька.
Марья радостно вскинула выцветшие глаза, — Мотри, Ванька, правильно ли промыслил?
— А тебе што! брюхо не спрашивает! Бери без разговору.
— Иззябли, поди, чайку вскипятить, — и Дарья поставила безносый чайник на железку.
Покуривая цыгарки, ребята живо обогрелись возле железной печки, пока кипел чайник.
Щели барака были заткнуты грязным тряпьем, кое-где умазаны глиной, но ветер, свирепевший на дворе, проникал в щели, и через полчаса от тепла не осталось и помину.
Согревшись кипятком, закусив колбасой с булками, ребята улеглись спать на нарах, с'ежившись комочком.
Встали они рано. Луч света едва проникал в темное логово, но теперь видны были его обитатели. Тут были и татары с гноящимися глазами, и безногие старики нищие, калеки, ползающие на коленках, куча ребят всех возрастов, которыми промышляли нищие, и собственные ребята, одним словом, основными жителями сараев — были нищие и беспризорные.
Кроме нар, обстановку дополняли два-три котелка для варева и обрубки дерева, заменявшие стулья.
Тяжелый, спертый воздух, дым, евший глаза, из коптившей железной печи скоро выгнали Степку и Ваньку долой, на воздух. Нужно было поспевать с самым ранним поездом, пока легче было проехать зайцами. Вылезши из барака, оглядываясь по сторонам, побежали они к полустанку. У каждого в кармане позвякивало по три целковьх.
Ванька решил купить папиросы и пока повести торговлю; Степка от торговли отказался.
— Не я буду, если сегодня не расшибу скулешник! Бpocь папиросы, пойдем на Сухаревку к товарам прицеливаться!..
— Повременить надо, — отвечает Ванька. — И так к нам присматриваются, опять словят и в дом уведут.
— А Петька с Андрюшкой ловко часы режут, — говорит Степка;— ни с одного трамвая пустые не сойдут. Позавчерась полтора червончика чистоганом отработали!., а хто пымал?.. Андрюшка сапоги себе купил и фуражку господскую!
— Не! — отдохнуть надо, — отвечает Ванька. — Мне с повестками, a ты стреляй, пока не попадешься…
Разошлись ребята.
Не повезло в этот день Степке.
Втроем на рынке охотились. — Андрейка с Петькой в помощниках.
Андрей, когда Степка мигнет, в бок прохожих подшибал; Петька спереди кубарем, для отвода глаз, под ногами с горчицей и эссенцией навязывался, а Степка в тесноте чирк ножичком, — глядь и сумку подрезал и за пазуху, либо из кармана часы срезал, а то просто из корзины цапнет верхний кулечек с чем попало!
Сначала все шло благополучно. Нарыбачили порядком, уйти бы надо, да раззадорила толстая купчиха в „пальте“ с растопыренными карманами.
Степка за ней по пятам досмотром, глаза на карманы пялит… Видно приезжая, из кармана приискательский кошелек торчит. Купит, расплатится да опять в карман заткнет!
Только Степка запустил за кошельком руку, а она как цапнет его за руку, как завопит да заголосит на весь рынок истошным голосом, — не успел и опомниться, как повели в милицию, а оттуда в Гавриковский — к правонарушителям!