На утро проснулся сам не свой.
Целую неделю ходил, как в угаре… а ребята пристают — что ты, Степка, как оголтелый, ходишь?
Не знал о такой жизни Степан!..
— Уж где же это они так петь научились? Эх, и поют же!.. Вот бы мне так! — думает Степан — хорошо поют, век бы слушал!..
Больше всего на свете любил Степан свободу, привольное житье да свои песни, гордился ими и думал, что лучше их и быть не может, а тут накось, вот оно что!..
Теперь от театра вечером не отходит Степка, словно как привязанный. Заработает гроши на стороне, сам в театр на галерку. А как не захотели раз капельдинеры из-за грязного вида пускать, так стал обчищаться да под краном на улице мыться; даже к парикмахеру подстричься сходил.
Ударила музыка по нутру Степана. Теперь из него можно бы что хочешь сделать.
Скоро он сам научился многие арии распевать, и ребята дивились откуда у него такой запас новых песен берется.
Выучится Степка и давай их хором обучать.
„Тише, тише подползайте". Или:
„Ноченька, темная, скоро ли…"
Хорошо пел Степка. Вокруг большая толпа народу собиралась.
Раз в театре шел "Демон", а Степка на улице к концу спектакля поет арии из "Демона". Слушает толпа и не знает, кто поет лучше, там ли в театре, или здесь на улице этот подросток!..
Поет Степка, а товарищи в фуражку деньги собирают. Вышли из театра артисты, услыхали певца, ахнули. — Откуда ты? Кто такой? Смотрите, самородок. Талант. — Обступили — Поедем с нами, — говорит молодая артистка, — поедем, — и тащит за руку.
А ребята сзади шепчут:
— Ну, их к чорту, Степан! Не слушай! Увезут опять в дом, — и тянут они его за пиджак в сторону.
Но Степан уже не тот, теперь он знает цену музыке: она тянет его к себе, и хочется узнать от них, как они так петь научились.
Поехал с ними Степан.
Ужинать посадили, потом просят петь.
Степан не долго заставил себя просить. Сегодня он не жалел своих песен: он пел и из оперы, и свои деревенские, — все что знал, чем гордился!..
Артисты много оживленно говорили, что делать, куда его пристроить, как помочь. Поручили Ивану Петровичу о нем позаботиться, а пока оставили жить у себя на кухне.
Душа горела у Степана; все ждал, чем все кончится. Одной половиной верил, что люди могут о нем хлопотать, а внутри что-то говорило: "Не верь, так от жиру брешут, поговорят, да и забудут".
Так оно и вышло!
Свозили его голос пробовать, поговорили, прошение подали, а за ответом все с'ездить было некогда да недосуг, а там собрались все в один день, да и уехали на юг, куда-то.
Пришел Степка в кухню ночевать, а ему записка, а при ней пять рублей денег. Только и всего!
Больше всех торжествовал Ванька, когда узнал, что уехали артисты и Степке хвост показали.
— Эх, ты, дура стоеросовая! Не я ли тебе говорил, что плюнут они на тебя! Всякому лишь до себя!
Так и окончились Степкины мечты: ничего не вышло!..
А тут Ванька пристал:
— Брось. Степка, берись за ум! — тут спешное дельце нужно обварганить… — Работать с отмычками! Стигней Косой орудовать будет — нам помогать: в пять минут квартиру вычистить дочиста надо. Концы к Касатке Стигней сбудет, в дележке не обидит! Дело крупное. Согласен?
Все соглашаются.
Ванька отбирает ловкачей; дураков не нужно, а то один дурак все дело испортить может.
Началась подготовка. Волнуются ребята: не нажива их тянет, а удаль, ловкость, спорт, нужно так обварганить, чтобы никаких следов, никакой надежды на розыск не оставить.
Квартира намечена в нижнем этаже, все торговать уходят, только висячие замки на дверях домовничают.
Степке роль извозчика на лошади предлагается. Стигней его оденет. Ванька с большой корзиной на голове, будто фрукты — у крыльца будет продавать, Михайло старьевщиком-татарином обрядится. Стигней с отмычками. Василий хозяина изобразит, остальные на карауле. Тревогу подавать — собакой тявкать. Мастеров много!..
Неохотно шел на эту кражу Степан. Прошел интерес, что-то внутри мешало!
На утро сварганить кражу и выбрать все из квартиры было делом пяти минут. Степке чемодан вынесли прежде всего, и он уехал с ним, как бы на вокзал; Ваньке в корзину мелочей, что поценнее, наложили, старьевщик еле мешок вынес. Одним словом, дело было сделано так чисто, что даже замок обратно сломанный повесили и до вечера никто и не знал, пока хозяева не пришли, что кража внизу.
Обстряпав дельце, ребята дней на десять в сарай скрылись, на отдых!..
Но нерадостна Степке эта удача. Мрачно на душе, отравлено все, ни на что бы не глядел, кажись.
Ноет червяк, противна стала бродячая жизнь…
Подозвал он как-то Ваньку, к вечеру, да и говорит:
— Вот что, Иван, больше я на такие кражи не пойду! Хушь ты лопни! Что это за жисть? Только и есть что грабеж за грабежом! Не хочу я, и ты меня больше не зови!
— Тебе бы канителью вышивать, али пликацию в детском дому вырезать, — издевается Ванька — Пра! Чего тебя корежит-то, впервой что ли?
— А вот прикончил, да и баста! — отрезал ему Степка.
— На пропитание туда-сюда, а чтоб грабительством— хушь ты меня режь, не пойду!
— Эвона! каки он проповеди разводит! Ступай в монастырь коли так!
С этого разговора Степка угрюмый ходил, нерадостный. В душе Степана двоилось, хотелось изведать настоящей, человеческой жизни.
Только весна немножко примирила. Как-то радостно стало, с Ванькой немножко помирились, только в крупные кражи он его теперь не звал!
Московская публика слыхала их в дачных поездах, с которыми они ежедневно раз'езжали взад и вперед, собирая гроши за пение; в праздники их можно было видеть около дачных театров в Малаховке, в Пушкине, в Серебряном Бору.
В один из праздников вся компания, закупив удочек, ехала в сараи, чтобы порыбачить там в глубокой речке. В одном с ними поезде отряд пионеров выступал в лагеря. Случайно остановились на одном полустанке.
Скоро забелели их белые палатки на высоком холме недалеко от сараев. Лучшее место выбрали вожаки для лагерной жизни. Привольно, тихо вокруг. Говорливо тихая речка плещется… рыбы много… купанье хорошее..
Спустилась ночь.
Далеко развевался и алел выкинутый пионерский флаг: из-за лесу было видно.
Не по сердцу их стоянка жителям сараев. Близко очень, стали думать, как избавиться от соседства. Придумали! Обкрадем сегодня же ночью, уйдут в другое место подальше…
Степка принялся спорить.
— Кого чистить-то собрались? Такую же голытьбу, как и мы с вами!
Ну как же от них избавишься? Да и пожрать охота…
— Ну, вас к дьяволу, работайте без меня, — говорит Степка.
Но к вечеру ребята его урезонили.
Наступила ночь. Подкрались бродяги, в кустах засели.
Весело у пионеров. Картошку жарят, песни хором поют.
— Красивы пионерские песни, больно подходящи! — думает Степка, лежа в кустах;— и поют, язви их, хорошо! Да и живут не хуже! И на приволье, сами себе господа, и честь-честью без озорства! Эх, жисть — завидует, лежа в кустах Степка.
Раздались задорные речи, стали ораторы о деревенской нужде говорить, о помощи деревне.
Слушает Степка, сам себе дивится, — почему теперь эти слова ему понятны? А раньше когда комсомольцы говорили — все чужим казалось, посторонним! Видно в заслонке отдушина открылась, коли слова понятны стали! Так, надо думать…
Кончились речи, потушили костер, улеглись спать.
Подполз Ванька — начинай, Степан!
— Не хочу я пачкаться с ними, — говорит Степка, — бросьте!
— Эка баба! Сатана! Убирайся к лешему… — Валяй mы, Антоха!..