В данной конфигурации разница между всесильным когда–то олигархом и рядовым украинским тружеником состоит лишь в том, что владелец холдинга–банкрота -это надсмотрщик из числа привилегированных рабов над работными рабами, которого по команде кагала могут так же просто выпороть на конюшне, как и рядового трудягу. Социальные лифты на Украине если и выносят кого–то из низов повыше, то никак не отменяют его рабского статуса. Любой украинец может рассчитывать подняться наверх на одну–две ступени, но никогда не станет свободным человеком, а лишь надсмотрщиком в статусе раба, у кого всего–навсего увеличилась норма пайки и сменились собственные надсмотрщики.
В современном украинском обществе нельзя не быть рабом, ибо любые индивидуальные усилия, позволяющие нам разорвать цепи и покинуть клеть, приводят лишь к тому, что мы попадаем в клеть соседнюю, прикованные к ее решеткам новыми цепями.
Разница между свободным украинцем и украинцем–рабом кроется в их мироощущении. Свободный человек, прежде всего, осознает свой статус раба банкирского кагала и стремится к внутреннему освобождению, ограждая свое собственное «пространство свободы» творческим трудом во имя приумножения общественного блага, пускай даже его стремление жить во имя общества самим же обществом цинично и категорически отвергается. Свободный человек, в отличие от раба, стремится к истинному освобождению себя и всех вокруг себя, но никогда — к рабовладению.
Большинство наших сограждан, являясь рабами кагала глобократов, своего статуса не осознают и под воздействием пропаганды искренне воспринимают себя «свободными художниками собственной жизни, которым не повезло». Будучи сами угнетаемы, они желают перемен для себя к лучшему, но все это выливается лишь в стремление пробиться наверх и владеть собственными рабами, переходя в ранг надсмотрщиков.
Свободный же украинец искренне жаждет слома системы рабовладения на Украине и по–другому мыслить не может. Но его сограждане из рабов слома системы не желают, но жаждут лишь повышения собственного статуса внутри нее. Рабы стремятся к рабовладению, полагая, что тем самым обретают свободу. Потому, когда свободный украинец обращает свое слово к украинцам–рабам, его никто не желает слышать, а большинство в принципе неспособно понять.
Наши дорогие граждане, жестоко угнетаемые системой, в большинстве своем не стремятся к социальной справедливости, ибо социальная справедливость предполагает той же мерой и социальную ответственность. Наши граждане вполне комфортно себя бы чувствовали в привычной системе несправедливости и угнетения, дай им лишь возможность возвысить свой ранг до угнетательского.
Сломать социалистическую систему в 90–х, выстроенную сто лет назад во имя всеобщей правды, оказалось куда легче, чем затем осознать, что уничтожили мы ее, возможно, навсегда. А если не навсегда, то на долгие десятилетия или даже на столетия. Если бы мы, проживая в сытой безмятежности позднего СССР, как можно чаще сверяли свои мысли с пророками! Для кого, спрашивается, писал Джек Лондон в своем гениальном провидческом романе «Железная пята», если не для нас?
«Капитализм почитался социологами тех времен кульминационной точкой буржуазного государства, созревшим плодом буржуазной революции, и мы в наше время можем только присоединиться к этому определению. Следом за капитализмом должен был прийти социализм… Ожидали, что на развалинах своекорыстного капитализма вырастет цветок, взлелеянный столетиями, — братство людей. А вместо этого, к нашему удивлению и ужасу, капитализм, созревший для распада, дал еще один чудовищный побег — олигархию.
Социалисты… слишком поздно обнаружили приход олигархии. Когда же они спохватились, олигархия была уже налицо — как факт, запечатленный кровью, как жестокая, кошмарная действительность. Но в то время… никто не верил в долговечность Железной пяты. Революционеры считали, что низвергнуть ее — дело нескольких лет. Они понимали, что Крестьянское восстание возникло наперекор их планам, а Первое вспыхнуло преждевременно. Но никто не ожидал, что и Второе восстание, хорошо подготовленное и вполне созревшее, обречено на такую же неудачу и еще более жестокий разгром.
Никто не мог предвидеть, что извилистый и трудный путь общественного развития потребует в ближайшие триста лет еще и Третьего и Четвертого восстаний и много других революций, потопленных в море крови, — пока рабочее движение не одержит, наконец, победы во всем мире…»