IX
И была нескончаемая вереница спящих на жухлой и усталой траве бездонных озер, отражающих мигающие звезды; были цветы, мечтающие о плодах, и сатиры, поющие баллады деревьям; серебряные горошины града сыпались алмазными бусинами с отяжелевшего после сна облака. Но я не мог забрать их, у меня не было рук, а только Крылья, Крылья, не умеющие летать.
И засыпал двести двадцатый день моего Пути. И оказался я светлой, полной надежд ночью в открытом поле, разговаривающим с четырьмя ветрами. Они носились по пустому пространству и выли зловещие тягостные реквиемы, от которых, как ни странно, на сердце не падал тяжелый камень отчаяния.
А посреди поля возлежал длинный-длинный, переливающийся в свете ночи, мудрый Лун. И Луна, отражаясь в прозрачной бирюзовой чешуе, висела между широко раскинутыми ветвистыми оленьими рогами.
Лун, казалось, спал. Но стоило сделать один любопытный шажок, как огромный круглый бездонный глаз блеснул в темноте.
— Дорогой Лун, — начал я, — я знаю, Вы умеете летать без крыльев?
— Да, — последовал тихий ответ.
Лун посчитал, что полностью исчерпал заданный вопрос.
— Как Вы это делаете? — все же продолжил разговор я, — Вы же такой большой, тяжелый и солидный, а воздух, невесомый воздух не обращает на это внимания и все равно держит Вас. И лунное сияние тоже... А я такой маленький и...
— Я верю. Я знаю, что Крепкий сотворил меня летуном в душе, хотя у меня нет Крыльев. Я верю, что могу летать, прорезать небо, как молния, быстрее соколов, быстрее сапсанов в миллионы и миллиарды раз.
— О-о-о, — не сдержал бабочек восхищения я. Но Лун в одно мгновение как-то съежился и помрачнел:
— Но только подлое сомнение рассечет летящую с ветром душу мою, как тут же грузно опущусь я на Землю, и тяжесть скует, подчинит мое тело. И буду я лежать в грязи, взывая к Крепкому и моля Его, чтобы дал Он мне хотя бы еще один шанс. И уже не усомнится душа, а полетит вверх, как заповедал мне Крепкий.
Лун покачал длинными запутавшимися усами, будто подтверждая свои слова и отгоняя грустные мысли.
— И легкий... — закончил начатую фразу я, а после расстроился окончательно, — но почему, почему же я тогда не могу летать! Ведь я верю, что это возможно! У меня даже есть Крылья!
— Ты направлен на иной Путь, маленький друг, и ты не должен сворачивать с него или же своевольно торопить события. Направил же по этой дороге тебя Крепкий, который видит узоры и переплетения жизней всех сотворенных Им существ в полной красоте с высоты Своего сияния.
— Но Голос... но Он же дал мне Крылья! И подарена Мечта. Если я не умею летать, парить в хрупких облаках дальних Небес, зачем даны мне перья?
Лун так спокойно, хладнокровно и равнодушно, с расстановкой убивал последнюю, чудом уцелевшую надежду, что я так расстроился — чуть не плакал. Плакал я часто, но в разговорах — практически никогда. Тем более, жалея себя, а не собеседника.
Немного помолчав, помотав огромными мудрыми рогами (Луна при этом затряслась так, что, казалось, будто сейчас сорвется она вниз и рассыплется на тысячу мелких звездочек), побив по пыльной неблагодарной земле кисточкой, Лун сказал нечто совсем для меня неожиданное:
— Поверь, юный Икар, Путь, которого ты удостоился, намного важнее и почетнее остальных Дорог, данных Крепким другим существам, — Лун глубоко вздохнул и ласково и наставительно посмотрел на меня, — а Крылья — напоминание, что надо идти, несмотря на ложные желания и испытания. Крылья — обещание Крепкого. Ты обязательно достигешь Цели, а время придет — и полетишь. Полетишь, если сам этого захочешь.
— Ах! — засиял я, — ну конечно же, конечно, захочу! А как же иначе?
Тут я вспомнил про странное имя, которым величал меня мудрый Лун. Подозрительно посмотрев на длинного дракона, я спросил:
— А кто такой Ик, Ик...
— Икар? — Лун тихонько засмеялся. Было странно смотреть, как длинное мудрое существо смеется в то время, как огромное глубокие глаза остаются проницательными и спокойными.
— Икар, сын Дедала, получил великую возможность для своего мира — он смог летать, хотя не принадлежал к роду летунов. Его отец, великий художник и скульптор, однажды смастерил искусные красивейшие Крылья. Он хотел сбежать с поглощающего его острова-тюрьмы вместе с сыном. Но мало того, что Икар полетел не по повелению Крепкого, а благодаря ухищрениям Дедала; мало того, что он полетел раньше, чем открылась в нем жадная способность и испепеляющее желание к полету, так мальчик еще устремился туда, куда недостоин пока был заглядывать. Он летел к солнцу, в Небеса, хотя мудрый отец и запретил подниматься к танцующим в зареве лучам. Но по собственной гордой воле раньше установленного ему Крепким срока, подлетев ближе к солнцу, Икар лишился Крыльев, потерял их прямо в далекой вышине — они рассыпались перьями и ветер понес их над осуждающим океаном. Не стало Икара, поплатился он за свое нетерпение и непослушание, разбился о быстроногие волны, унеслась вода, оплакивая своевольного мальчика. И не полетит он больше, потому что захотел опередить разрешение Крепости, хотя мог бы потом играть на лету с вольным ветром. Раньше времени поднялся он к Небесам и лишился Крыльев навсегда.