Санитарам, медсестрам и добровольцам-дуракам из корпуса быстрого реагирования пришлось изрядно потрудиться, прежде чем сто с лишним мятежных избирателей были водворены в зал голосования. Сборище это, разномастное, шевелящееся, настороженное, напоминало мыслящий океан в миниатюре, и каждый миг в разных его концах всплескивались непредвиденные взрывы инстинктов.
Параноик Сережа, взваливший на себя тяжкое бремя Арлекина, драматически навис над массами из своего темного угла и пламенной декламацией явно выбивал инициативу из рук доктора Картузова: Парад пороков! К рампе все! А ну, сходитесь ближе! Отважно хохочи, Веселый мой народ!..
На призыв Арлекина изо всех углов посыпались увесистые реплики, матерные частушки, политические доктрины, смело спрессованные в афоризмах типа: "Долой десять министров-капиталистов!" – "Патронов не жалеть!" – "Nо passaran!" – "Свободу мне и Луису Корвалану!" – "Хлеба и зрелищ!".
Картузов понял, что свалял большого дурака, не обеспечив дополнительный конвой из состава психобригады. Загнать в бутылку этого стоголового рассвирепевшего джинна можно было только с помощью пожарной машины или отчаянной выходки, способной потрясти анархистов до глубины души. Картузов выбрал второе.
Он, делая вид скучающего супермена, который даже в эпицентре атомного взрыва будет увлеченно ковырять в носу, – между тем ждал подходящего случая. А зал грохотал:
– Товарищ, верь, взойдет она!..
– Ребята! В борще черви!.. Ура-а-а!..
– Государство – это аппарат подавления!..
Картузов вдруг звонко хлопнул книгой по столу и начал медленно, по частям, как складной плотничий метр, подниматься со стула. К моменту, когда он полностью выпрямился, избиратели уже почти все утихли, ожидая следующего прилива тотального вдохновения.
– Государство – это я! – тихо, но веско сказал доктор Картузов, глядя поверх толпы, в туманную даль, где на серой стене косовато висела репродукция с великой картины И. Репина "Иван Грозный в день морозный".
"Эффект Картузова" был так неожидан, что притихшие бунтари стали оглядываться назад, будто надеялись увидеть на репинской картине свое светлое будущее. Конечно, все остались при своих сугубо личных мнениях, но в открытую связываться с государством никто не хотел. Тем более, данный бородатый эквивалент государства обладал здесь колоссальной исполнительной силой, способной смести с лица земли не только личность инакомыслящего, но даже и память о нем среди родных и знакомых.
– Товарищи больные! – тем же деревянным голосом Людовика Четырнадцатого обратился Картузов к массам. Он знал, что многих тихопомешанных приводит в гнев обращение "товарищи", а еще больше слово "больные".
Один здешний мыслитель в ответ на подобное "обзывательство" однажды высокомерно сообщил главврачу, что "все здесь до того больные, что считают себя здоровыми и подозревают, что больными здесь являются врачи".
– Товарищи больные! Наш совет работает отвратительно, хотя он должен являться правой рукой врачей, их ушами и глазами, – здесь Картузов непроизвольно отыскал взглядом в толпе своих тайных осведомителей, бывших его "глазами и ушами". "Глаза и уши" были на месте.
"Глаза" сразу начали крутить головой, опасаясь щелчков по лысине, которая и без того была потерта, как мушкетерское седло.
"Уши" представляли собой бесцветного человечка неопределенного возраста. Он появился на свет еще в ежовское время как результат преступной сексуальной связи психопатки Людмилы и медбрата Григория. Родившись в больнице и ни разу не покинув ее стен, он знал о существовании большого мира только из телевизора и газет. В истории его болезни, в графе "возраст", стоял знак бесконечности – лежащая восьмерка, а на вопрос о национальности он скромно отвечал, что мать у него русская, а отец шофер.
"Правой рукой", упомянутой доктором Картузовым во вступительном слове, был с ума сошедший техник-рентгенолог, пытавшийся выплавить из вверенной ему рентген-установки металлический плутоний, необходимый для производства собственной атомной бомбы. Васю привезли в психобольницу с пространным тревожным заявлением от жителей 6-го микрорайона, где, в частности, говорилось: "Мы не хотим повторения Хиросимы и Нагасаки! Пепел японских детей стучит в наши сердца, и если вы изолируете этого сибирского Оппенгеймера Васю, то мы все как один отдадим в Фонд мира по пять рублей. Да здравствует мир и дружба между народами!" (Далее следовали четыреста подписей.)