— Мне так жаль.
— Когда мне было пять лет, мой отец отвел меня в местный монастырь и оставил там. Я думал, что он вернется назад. Я знал, что он любит меня. Он так крепко сжал меня в объятиях, прежде чем уйти. Я отказался спать на соломенном тюфяке, который дали мне монахи. Я настаивал на том, что мой отец вернется назад. — Он потер лоб. — В конце концов, монахи устали от моего нытья и сказали мне правду. Мой отец продал меня им.
— Ох, нет! Это ужасно!
— Я пытался успокоиться, думая о том, что моим отцу и братьям хорошо, что они едят как короли, на те деньги, которые я для них заработал. Но, правда заключалась в том, что я был продан за мешок муки.
— Это отвратительно! Они, должно быть, дошли до отчаянья.
— Они умирали от голода. — Ромэн вздохнул. — Я долго удивлялся, почему мой отец выбрал меня для продажи.
Шенна наклонилась вперёд.
— Это то же самое, что чувствовала я, когда моя семья отправила меня в школу-интернат. Я думала — они сошли от меня с ума, но я не могла понять, что я сделала не так.
— Я уверен, что ты не делала ничего неправильного. — Ромэн встретился с ней взглядом. — Монахи обнаружили, что я страстно хочу учиться и, что я легко обучаем. Отец Константин сказал, что именно поэтому отец выбрал меня. Он понял, что я больше, чем мои братья, подхожу для умственного труда.
— Ты хочешь сказать, что был наказан за свои умственные способности?
— Я не могу назвать это наказанием. В монастыре было чисто и тепло. Мы никогда не были голодными. К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать, мой отец и братья были мертвы.
— Ничего себе! Мне жаль. — Шенна стащила подушку у изголовья кровати и подтянула её к коленям. — Члены моей семьи живы, благодаря Всевышнему, но я знаю, что значит лишиться их.
— Отец Константин был знахарем в монастыре, и он стал моим наставником. Я научился всему, чему мог от него. Он сказал, что у меня дар целительства. — Ромэн нахмурился. — Дар от Бога.
— Так ты и стал доктором, в некотором роде.
— Да. В моем сознании никогда не возникал вопрос, что я хочу делать. В возрасте восемнадцати лет я дал обет и стал монахом. Я поклялся избавлять от мук род человеческий. — Рот Ромэна изогнулся. — И я поклялся отвергать Сатану и все его дьявольские обличья.
Шенна прижала подушку к груди:
— Что случилось потом?
— Отец Константин и я путешествовали от одной деревни к другой, делая все, что было в наших силах, чтобы исцелять больных и облегчать их боль. В то время было мало образованных врачей, особенно среди бедных, поэтому мы были сильно востребованы. Мы много работали. В конце концов, отец Константин стал слишком старым и слабым для этого. Он остался в монастыре, и мне позволили продолжать одному. Возможно, это была ошибка. — Ромэн криво улыбнулся. — Я никогда не мог и предположить, что я буду это делать один. И без отца Константина, который сопровождал меня и давал мне мудрые советы……
Ромэн закрыл глаза, вспоминая лицо своего приемного отца. Временами, когда он был один и в темноте, он мог слышать его старый мягкий голос. Отец Константин всегда давал ему надежду и поощрял его, даже когда он был юным и испуганным мальчишкой. И Ромэн любил его за это.
Картина вспыхнула в его сознании. Развалины монастыря. Мертвые тела монахов разбросаны на камнях. Отец Константин, зарезанный, лежит в стороне. Ромэн закрыл лицо, стараясь стереть память. Но как он мог? Он принес им смерть и разруху. Бог никогда не простит его.
— С тобой все в порядке? — Мягко спросила Шенна.
Ромэн медленно убрал руки от лица, тяжело дыша.
— Где я остановился?
— Ты путешествовал в качестве доктора.
Выражение сочувствия на лице Шенны заставило взять его взять себя в руки, и он опять пристально уставился в потолок.
— Я путешествовал на очень больших расстояниях — там, где сейчас Венгрия и Трансильвания. Со временем я перестал беспокоиться о вещах, приличествующих духовному лицу. Моя тонзура (выбритое место на макушке, знак принадлежности к католическому духовенству) отросла. Мои волосы стали очень длинными. Но я не нарушил мои обеты бедности и безбрачия, так как был убежден в своих благочестии и добродетели. Бог был на моей стороне. Новость о моем целительстве опережала меня, и меня приветствовали во всех деревнях, как почетного гостя. Даже как героя.
— Это хорошо.
Он потряс головой:
— Нет, это не было хорошо. Я поклялся отвергать зло, но я медленно поддавался смертельному греху. Я становился гордым.
Она фыркнула.
— Что плохого в том, что ты гордился своей работой? Ты спасал жизни, разве не так?
— Нет. Бог спасал их через меня. Я забыл об этом отличии. Потом уже было поздно, я был проклят на веки вечные.