— Бесцельный труд?!
— А что еще? Видимо, общество находится на пороге полнейшего распада. По инерции производство все еще работает прежними темпами, хотя изделия уже никому не нужны, сбыта нет, продукты труда уничтожаются и производятся новые.
— Но сколько все это может продолжаться? — спросил доктор.
— Кто знает.
— Бесцельная работа, говоришь? Но это нелепо! Труд не может быть бесцельным. И вообще маловероятно, чтобы мы подоспели именно к этой последней фазе кризиса тристанского общества.
— И все же… — начал Хольст.
— Ты хочешь сказать, у нас не хватает нити, которая… продолжил я.
— Времени у нас не хватает, вот что! — возбужденно воскликнул доктор и встал. — Времени, черт подери! Хольст, дай мне еще два-три дня!
— Мы и так торчим тут уже трое суток! Если мы не найдем разгадки…
— Ты умышленно не желаешь ее замечать! — накинулся на него доктор. — Разгадка здесь, она у тебя под носом!
— М-да, что же делать? Не вернуться вовремя на базу значит вызвать там переполох. Если они пошлют за нами спасательную экспедицию, совсем ненужную, это будет непростительной потерей времени…
С минуту мы молчали. Хольст обдумывал предложение доктора. Я вел дископлан вдоль канала. Для чего же все-таки нужен этот канал? На берегу виднелись какие-то продолговатые, похожие на ангары постройки, но сверху определить их назначение было невозможно. Я заметил еще один транспортер, спускающийся в воду. Потом мы увидели канал, еще не заполненный водой, в котором, словно муравьи в муравейнике, копошились тристанцы. Новый канал прокладывали почти перпендикулярно тому, над которым мы летели.
— Попробую все-таки связаться с базой, — решил наконец Хольст и направился к рации. Доктор последовал за ним. Я бесцельно кружил над гигантским заводом, опасаясь спуститься пониже, чтобы не задеть провода.
Связь с базой не ладилась.
— А ну-ка, взгляни, в чем дело, — окликнул меня Хольст. Ты знаешь этот приемник лучше.
— А я сяду за штурвал, — предложил Марлен.
Я уступил ему место и подошел к доктору и Хольсту. Рация работала исправно, но на экране были сплошные полосы помех. Сквозь шум и треск с трудом пробивался какой-то сигнал, по-видимому, позывные нашей базы, но такой слабый, что у нас не было в этом никакой уверенности.
— Нет, дело не в расстоянии. Похоже, кто-то умышленно глушит связь…
И мы снова склонились над приемником. Неожиданно дископлан резко качнуло и мы повалились друг на друга.
— Марлен, ты что, с ума сошел?!
— Извините, — сказал Марлен, — меня испугала эта вспышка.
Мы устремились к нему. Дископлан снова спокойно парил над местностью, внизу сновали группы тристанцев.
— Какая вспышка? О чем ты говоришь?
— Это были шары… — сказал Марлен, круто набирая высоту. — Те самые, которые у входа… Я загляделся на них, и вдруг они вспыхнули и снова погасли.
— Немедленно смените его! — неожиданно крикнул доктор и стащил Марлена с кресла пилота.
Я занял его место.
— Выше! — скомандовал доктор.
Я стал набирать высоту.
— Еще выше!
— Все равно уже поздно, — скучным голосом произнес Марлен.
— Что за чушь! О чем ты?
Марлен махнул рукой.
— Спускайтесь и сдайтесь на милость победителя, — без всякого выражения сказал он. — Не все ли равно? Рано или поздно…
Доктор снова стал самим собой. Живой, энергичный, он не выпускал Марлена из своих рук, быстро и деловито измеряя его давление, щупая пульс, проверяя нервные реакции. Марлен покорно подчинялся всем его требованиям.
Я почувствовал волнение. Что-то глухо гудело… это работали двигатели… Ах, да, ведь мы набираем высоту! Движимый смутным беспокойством, я поглядел вниз. Строения под нами становились все меньше, канал тянулся блестящей лентой, облачная завеса ширилась, контуры расплывались…
Хольст присел рядом, взглянул на альтиметр, затем на меня.
— Правильно, — строго сказал он. — Так держать!
Мы вышли из облачной завесы; стало светлее, материк внизу скрылся в облаках, куда ни глянь — только серое небо.
Хольст пристально смотрел вниз.
— Ты думаешь, это было нападение? — спросил я.
— Не сомневаюсь!
Я оглянулся. Марлен сидел в глубине кабины, вид у него был вполне нормальный, только взгляд, устремленный в пространство, выражал полное безразличие.