— Бог тут совершенно ни при чём, — поправляла её мама. — Всё зависит от самой ученицы.
И вот теперь, когда мы начали играть в гимназию, Устинька с букварём сидела в первом ряду.
— Рассаживайтесь все! — командовала я. — Будете писать диктант. А я буду учительница.
— Почему же именно ты? — возмутился Дима.
— А как же! Я ведь единственная гимназистка среди вас.
— Но ты сама говорила, что сделала ошибку в слове «звёзды».
— Ну и что же! Больше ошибок делать не буду. И потом, раз моя мама учительница, значит, и я.
— Совсем это не значит. То мама, а то ты, — не сдавался Дима.
Я хотела было дальше спорить, но вдруг взглянула на Тамару. Она тихо сидела на своём стуле. Гладко заплетённые косы лежали на плечах. Спокойно глядели на всех серые глаза из-под ровненьких бровей.
На минуту я задумалась. Нелегко мне было решиться, но я решилась.
— Пусть Тамара будет учительница, — предложила я. — Это будет правильно.
— Да, это будет правильнее всего, — подтвердила из соседней комнаты мама.
Всё было хорошо, весело, правильно. Но через несколько дней пришла беда.
Утром, войдя на кухню, я увидела, что Дарьюшка неподвижно, как застывшая, сидит у стола, подперев голову рукой. К её плечу припала Устинька. А тётя Наша читает им письмо из деревни, написанное кем-то по просьбе неграмотной Устинькиной матери.
— Что случилось? — с испугом спросила я, Дарьюшка ничего не ответила. А Устинька, потянув меня за рукав, вывела в коридор и там сказала на ухо:
— Бурёнка наша померла. Напоролась в лесу на сук. Поранилась и померла. Нету её больше у нас…
И снова вошла в столовую Дарьюшка, ведя за руку притихшую Устиньку, которая крепко прижимала к груди букварь в голубой обёртке.
Мать звала Устиньку домой. Надо было поднакопить денег на новую Бурёнку. Старшая дочка пошла в услужение к богатому соседу, а наша Устинька должна была нянчить младшеньких.
Ей было уже не до школьной скамьи.
Настанет день
Когда к нам в гости приходил Иван Васильевич Гребень, тётя Наша усаживала его в столовой и заставляла выпить стакан горячего молока с мёдом.
— Вы всё кашляете, Иван Васильевич, — говорила тётя Наша. — За собой не следите совершенно. А ведь в жизни главное — здоровье.
— Здоровье, конечно, вещь важная, — соглашался Иван Васильевич, размешивая молоко, — но есть вещи и поважнее.
— А что поважнее? — спрашивали мы с Димой.
— Ну, например, очень важно, чтобы хорошо жилось всем простым людям. Чтобы все они были грамотны, учились в школах, читали нужные, интересные книги…
Случилось так, что как раз накануне того дня, когда мне надо было идти в гимназию, под вечер у меня заболело горло. Смерили температуру — оказалось тридцать семь и восемь.
— Похоже на ангину, — сказала тётя Наша.
Меня уложили в постель и закутали горло фланелью.
Тётя Наша укрыла меня потеплее, посоветовала уснуть и ушла в столовую, откуда доносились голоса.
От жара они мне казались то слишком громкими, то очень тихими. Вдруг одно какое-нибудь слово начинало звенеть у меня в ушах, разрасталось в целую историю, иногда даже с картинками, которые перелистывались передо мной так быстро, что кружилась голова.
Мне казалось, что я спала долго, что уже ночь. А в столовой всё ещё разговаривали, расхаживали, передвигали что-то. Кто-то при ходьбе позвякивал, будто коньками.
А может быть, это не ночь? Но зачем же тогда у нас на подоконнике горит ночник: фитилёк в деревянном масле?
— Приступим к роялю, — приказал чей-то мужской голос.
— Слушаюсь, — ответил кто-то другой.
Это что же такое происходит? Кто распоряжается нашим роялем? Неужели папа с мамой решили всё же тайком от меня, ночью, перевезти его в другое место, где бы он не стоял без дела!
Но ведь он и у нас не бездельничает: Тамара играет на нём.
— Мамочка! Папа! — позвала я.
Но голос мой звучал так слабо, что меня никто не услышал.
Этого нельзя было оставить!
С трудом дыша, я встала, сунула ноги в ночные туфли, закуталась в одеяло и, подойдя к столовой двери, чуть приоткрыла её.
Я угадала: собирались увозить рояль. В столовой находился дворник, но вместо грузчиков были полицейские.
Главный из них звякал при ходьбе, но не коньками, как мне казалось, а шпорами.
Полицейские так удивили меня, что я не сразу заметила, какой беспорядок в комнате. А заметив, ужаснулась. И как это тётя Наша допустила?
Нет, рояль не увозили: он был раскрыт, как при настройке. В нём что-то искали. Да и вся комната была перерыта. Стол завален книгами, посуда из буфета вынута, Ушинский снят со стены, диванное сиденье поднято.