Шла первая неделя ноября. Уже начались северо-восточные муссоны, но серьезных бурь еще рано было ждать. Однако на второй день пути я услышал, как один из тигров завыл долгим протяжным воем.
— Майер, — сказал капитан, — будет погодка! Тигр это знает.
— У него морская болезнь, — ответил я, — оттого он и воет, больше ничего.
— Ну нет! У него еще нет морской болезни, она у него будет. А когда мы прибудем, он будет настоящим морским тигром, старым моряком.
Я пошел взглянуть на обезьян. Некоторые из них болтали между собой, но большинство сидело с закрытыми глазами, головы их качались из стороны в сторону. Я держал в руке луковицу. Но обезьяны не обратили на нее никакого внимания, даже болтавшие. Многие из них хватались руками за животы. В других клетках хищники тоже почти все были больны.
Я пошел на поиски Хси Чуая. Он валялся у штурмана на койке, скорчившись в три погибели. Я решил прилечь тоже, а когда я встал, ветер свежел. Я пошел в каюту и застал там капитана в хлопотах. Кругом были разбросаны всевозможные части его туалета.
— Вы что это — к балу готовитесь? — спросил я его.
— Да, бал будет чертовский!
Я понял, чем он занят: он вынимал все свои бутылки с виски и джином, заворачивал их в белье и платье и плотно укладывал в свой шкафчик. Потом он захлопнул его, повернул ключ и вышел, не говоря ни слова. Я бросился на свою койку. С каждой минутой ветер все крепчал. Мы уходили от него. Ясно было, что Беск боится повернуться и встретить шторм лицом к лицу. Сквозь рев бури я слышал крики и вопли с палубы: ветром сорвало брезентовый навес, и пассажиры были во власти ветра и дождя.
Мои звери понемногу выходили из своего оцепенения. Один из тигров жалобно завыл. Другие хищники скоро присоединились к нему. Но ветер все усиливался, и вскоре уже стало невозможно различать звуки — все слилось: шум бури, вой зверей и вопли палубных пассажиров.
В середине третьей ночи, перевернувшись на своей койке, я увидел, что капитан лежит на полу и разглядывает свою карту, стараясь разобрать, где мы находимся.
— Где мы? — проревел я ему.
— Если так будет продолжаться, то мы высадимся в Борнео или Австралии.
Он свернул карту и потянулся к пятифунтовой жестянке с сухарями. Взял горсть сухарей и нацедил немного воды из каменного фильтра. Я развязал ремни, удерживавшие меня на койке, выполз и тоже лег на пол. Я прислонился спиной к шкафчику, а капитан — к стенке каюты. Ногами мы уперлись для устойчивости друг в друга и начали медленно «кормиться». Мы жевали сухари, пока не начало светать. Штурман-малаец просунул голову в дверь. С ним ворвался ветер, но штурман крепко держался за косяк двери. Он шатался, стараясь удержать равновесие, и все же умудрился отсалютовать капитану. Это рассмешило меня.
— Союза (Беда), капитан! — прокричал он.
— Что?.. Какая еще беда? — заорал капитан в ответ.
— Быки! — завопил штурман. — Некоторые сорвались с привязи. Поломали ноги… Сваливаются за борт… Бьют все кругом. Другим ломают ноги.
— Майер, — проревел мне Беск, — эти проклятые быки разобьют нашу старую железную посудину!..
Он вел себя так, как будто бы на мне была ответственность за происходившее: толкнул меня ногами, точно хотел, чтобы я провалился в шкаф.
— Валяй их за борт! — прорычал он.
— Как это сделать, капитан? — заорал в ответ штурман.
— Выбросить каждого быка в море!
Положение было так скверно, что я даже забыл морскую болезнь. Я выбрался на мостик, откуда мог наблюдать, что происходило внизу. Быки с ревом катались по палубе, ударялись друг о друга, били в стенки… Очутиться между ними — смерть. И вдруг я увидел, как один парень скользил по борту, он был обвязан канатом под мышками, два других матроса, стоявших неподалеку от меня на мостике, держали канат. К его руке был привязан молоток: он пытался открыть шкафут (ступени по борту). Не думаю, чтобы кто-нибудь, кроме малайского матроса, решился на подобную попытку. Пока я следил за ним, он вдруг поскользнулся и упал в море. Матросы, стоявшие на мостике, вытащили его обратно. На этот раз он дошел до шкафута. Борт поднялся вверх, матрос стал бить молотком по железным болтам, запиравшим дверцы. Мне казалось, что дело у него не подвигается, как вдруг дверца распахнулась, и в море вылетели бывшие поблизости быки. На «Пу-Анне» было четыре шкафута — по два с каждой стороны нижней палубы. Один за другим они отпирались. Некоторые из злополучных быков, в которых еще оставались признаки жизни, видя, как их товарищи исчезают в отверстиях, пробивались к ним и тоже падали в море. Бедняги!