Хриплым яростным лаем заливаются собаки — неужто волк забежал во двор? Или они сбесились? Лают, лают без передышки, захлебываются хриплым лаем. Отец берет дубинку, выходит на крыльцо. Тощая Чернуха примолкла, Урсэй скалится и рычит.
— Кто там?
— Это я, нене[1] Тудор.
Голос знакомый. И отец, и мы сразу узнаем его.
— Входи!
Снег мягкий, пушистый, шагов не слышно. Стук-стук — слышно, как обивают о порог ноги. Отец подталкивает гостя в спину, и тот уже стоит посреди горницы. Вежливо снимает шапку. Пеструю высокую барашковую шапку, всю в снегу. И на плечах у гостя снег.
— Доброго вам здоровья, — приветствует он нас.
— Добро пожаловать, племянничек!
Это Пашол, наш двоюродный брат. Держит он себя барином. Будто он один такой на свете уродился. Его уж старым холостяком окрестили, а ему и горя мало. У нас в долине Кэлмэцуя если парень не женится до солдатчины, люди о нем болтают невесть что. А наш Пашол до баб очень даже охочий. Только о них и думает, ни одной не пропустит. Как завидит какую-нибудь посмазливей, так и бежит следом. И за чужими женами ухлестывает. И на свадьбах гуляет, пока на четвереньки не встанет и носом в землю не уткнется. И вокруг вдовушек вьется, как вьюн. А умаслит какую — живет при ней кротче ягненка, из ее воли не выходит, ест что ни подадут: и курей, и уток, и гусей, и поросят. А если у вдовушки индейки водятся, то мой двоюродный брат Пашол и индейку съест. Сейчас он под хмельком. Но шагает прямехонько, как по струнке. Подкрутив усы, он протягивает родителям пузатую красную флягу, перехваченную медными обручами и широким черным ремнем. Фляга полна вина. Пашол просит пригубить. Делает глоток отец. Делает глоток мать. Мы, ребятишки, только облизываемся. И рожи корчим. Вино во фляге не про нас.
— Просим вас вечером на свадьбу к соседу Стану. Меня вот в дружки позвали. От души просим принять приглашение.
— Приглашение, племянничек, принимаем с благодарностью, а только и без нас дело сладится…
— Сладится-то оно сладится. А уважить надо, человек один раз женится.
Отец ухмыляется. Озорно поглядывает на мать и говорит:
— Бывает, и по два раза женятся. А то и больше. Покойный батя семь раз был женат.
Мой двоюродный брат Пашол прощается и уходит. Пропадает во тьме, словно в сугроб провалился.
Смеркается. Родители начинают наряжаться. Готовится идти на свадьбу отец. А если идет отец, то с ним обязательно идет и мать. Только вдовые ходят на свадьбу в одиночку. Отец с матерью берут с собой Евангелину. Берут и сестру мою Рицу. И брата Иона. Мне же наказывают оставаться дома с малышами, присматривать за ними. Мне бы послушаться — но не тут-то было. Я воплю как резаный:
— Что я, нянька?! Я тоже хочу на свадьбу! Хочу музыку послушать! Ведь будут там музыканты?
— Свадьба без музыкантов — не свадьба, Дарие, — говорит моя сестра Евангелина. — Вот когда я буду выходить замуж…
— У тебя одно на уме! Совсем задурил тебе голову Андрице Бобоу, техтюй чертов! — сердится мать.
— А может, я ему задурила!
— Будет вам, — вмешивается отец. — Доругаетесь, когда домой вернемся.
Мама поджимает губы. Замолкает и Евангелина. Она старательно румянит щеки. Красит красной бумажкой, что купила у коробейника. Послюнявит бумажку и по щеке водит. Помажет щеку, потом пальцем разотрет.
— А ребятишек на кого оставим? — спрашивает отец.
— Спать положим, запрем дверь и пойдем, — отзывается мать.
— Уложишь их, как же!
Мать насилу загоняет малышей в постель. Повозившись, они засыпают. Мать гасит лампу, прикрывает дверь и запирает на щеколду. По снегу, друг за дружкой, гуськом, мы отправляемся со двора. Сугробы выше нас. Мы пробираемся узенькой тропкой между сугробами. Нам еще повезло: идти хоть и трудно, да недалеко. Хата, где пиликает скрипка, где будет свадьба, совсем рядом. С нашего двора до нее запросто камнем докинешь.
Жених, нене Стэнике, — родной брат нене Михалаке, что несколько лет назад женился на Нете. Оба они сыновья вдовы Петры, которая поит нас с ложки керосином, когда у нас распухает горло. Если краснота не проходит и в горле появляются нарывы, вдова Петра велит нам раскрыть рты пошире. А мы только губы сжимаем. Тогда она как дернет за волосы, тут поневоле рот раскроешь, она сунет в горло палец и выдавит нарыв…
— И часто у тебя распухает горло, Дарие?
— Каждый год, тетушка Уцупер. Каждый год я выпиваю несколько ложек керосина. Каждый год Петра лазит мне пальцем в горло. А палец у нее толстый, длинный, с острым ногтем.