Я пошарил в карманах и извлек несколько истрепанных бумажных лоскутков, которые там случайно оказались. Протянул старосте. Тот поглядел на них как баран на новые ворота. Потом вернул мне.
— Ты говорил, нечестивая собака, что ищешь работу?
— Да, ищу.
— А что ты умеешь делать?
— Да мало ли чего. Когда понадобится — все что угодно.
— С лошадьми дело имел?
— Имел. Когда-то, еще в моем детстве, у нас у самих лошади были. Я их поил. Водил на пастбище. Скреб, чистил конюшню.
— Тогда зачем тебе еще скитаться по дорогам? Ходить за лошадьми можешь и у меня.
— А сколько у вас лошадей?
— Э, много, очень много. Целый табун.
— Тем лучше. Скучать не придется.
Я спросил, есть ли в его доме еще слуги.
— Есть один, пасет овец в Мэчинских горах. А при доме еще неделю назад жил у меня жалкий турок из Мангалии по имени Исмаил. Сбежал. В Текиргел направился, мошенник. Туда на воды много понаехало господ. Теперь Исмаил наверняка деньги лопатой загребает. То багаж поднесет. То ботинки почистит. То целебной грязи из лимана натаскает.
— Стало быть, я попал к вам как раз вовремя?
— Да уж, считай, что тебе повезло. Меня тут всяк знает. Хозяин я хороший. Работать у меня легко, а еда… Еды вдоволь, успевай глотать.
— А жалованье?
— Договоримся и о жалованье.
Он пыхнул трубкой. Сплюнул в раскаленную белесую пыль. Снова затянулся. От радости меня так и подмывало сорвать с головы шляпу и зашвырнуть ее в небо. Но я не зашвырнул. Не зашвырнул, чтобы татары не сочли меня слишком легкомысленным. Застенчивость мою как рукой сняло. Благодаря случаю, забросившему меня на побережье, в татарское село, дела мои складывались гораздо лучше, чем я ожидал.
Добруджа, древний и необыкновенный край, на большей части своей дикий и безлюдный, безводный и каменистый, где в летнюю пору нещадно палит солнце, а зимой свирепствуют вьюги, — эта Добруджа не была мне совсем чужой. Мне случалось уже скитаться по ее просторам.
Я видел Добруджу — правда, мельком — в первое послевоенное лето. Тогда я не мог вдоволь насладиться ею, да и позднее тоже. Мне нравились турки. Они были красивы, горды, носили бороды, разговаривали ласково и работали неторопливо — помаленьку-полегоньку, но мгновенно ощетинивались, когда им казалось, что кто-то попирает их права. Выкатив глаза и дико озираясь, они хватались за ножи и бросались в драку. Я походил на них. И в этом нет ничего удивительного. Ведь в той крови, которая передалась мне по материнской линии от предка к предку, начиная от Дауда Мухамеда, была и капля турецкой, азиатской крови. Что же касается татар, с которыми я совсем не имел ничего общего, — я питал к ним необъяснимую слабость и всегда признавался в этом, хотя никто меня за язык не тянул. Насколько мне известно, татары уже издавна жили в этих краях, в приземистых домиках, где было прохладно, чисто, не водилось блох и непременно пахло свежим бараньим салом. Мне и прежде доводилось спать в татарских домах или во дворе на завалинке, ездить верхом на их мохнатых, низкорослых, но резвых лошадках, досыта есть за их столом. Лепешки, замешенные без соли, испеченные в золе очага и намазанные медом, были необычайно вкусны, гораздо вкуснее, чем кушанья под жирным соусом с нападавшими туда мухами, что подавались в трактире дядюшки Тоне или в любых подобных заведениях. К вкусу ботки я уже привык. При одном только упоминании о сутлаше[5] у меня начинали течь слюнки. Я уж не говорю о несравненных пирожках, которые на их языке назывались «богырдак»…
Соргский староста, назвавшийся Селимом Решитом — это звучное имя стоило запомнить, — расчесывая растопыренной пятерней свою поседевшую бороду, спросил меня:
— Ну так как, согласен пойти ко мне в услужение?
— Согласен, господин староста. Не вижу, почему бы мне не согласиться. Только я хотел бы знать, на какое время?
— На то время, пока в тебе будет нужда, гяур. Но уж само собой, не на всю жизнь, потому как у меня не заведено нанимать слуг на всю жизнь. Слуга, который остается надолго, начинает воровать и лениться. Тебя я нанимаю до осени. Осенью господа разъедутся из Текиргела и со всего побережья. Тогда этот мошенник Исмаил, набив карманы деньгами, вернется зимовать ко мне. Так бывало всегда, с тех пор как я его знаю.
Курносые бородачи с раскосыми глазами, восседавшие в пыли у стены, негромко хлопнули в ладоши. Из постройки, что находилась через улицу, появился и медленно, как улитка, поплелся в нашу сторону татарчонок в старой феске, широких рваных шароварах и босиком.