С любовью к поруганному и презираемому послеоктябрьской авангардной элитой «не-до-кино», в котором виделась мне поэтическая бауэровская «камера-Муза», соединилась давно волновавшая меня загадка восприятия: почему то, что нравится мне и моим единомышленникам (например, «Блоуап» Антониони), совершенно не нравится публике и проваливается в прокате, а то, над чем я смеюсь (например, «Трембита» Свердловской студии или мексиканская «Есения»), собирает стомиллионные сборы?
Тут и пошло-поехало: социология успеха, типы рецепции, фольклорные архетипы, теории клише и т. д., и т. п. Замечу, что вопросы массовой культуры в советское время были областью большой демагогии и пристального надзора — так в подзаголовке моей книги слова «массовая культуры» были стыдливо заменены «массовым искусством». И до сих пор в отечественном искусствоведении и культурологии царит в этой сфере большая неразбериха.
В это время — в начале 1974-го — вышло правительственное постановление об открытии самостоятельного научно-исследовательского киноинститута. Из старой alma mater, где кино по эйзенштейновскому ручательству вошло в семью академических художеств, киноведы уходили в приготовленный для них особняк в Дегтярном, бывшую оперу Зимина.
Я осталась — побоялась «ведомственности» нового заведения, не хотела расставаться с завязанными социологическими и культурологическими проектами, выражаясь сегодняшним языком. Осталась и поистине плеяда талантов: Юрий Богомолов, Анри Вартанов, Виктор Демин, Александр Липков, Ирина Рубанова, Манана Андроникова не покинули наши пенаты. Вскоре вернулся Валентин Михалкович.
Был срочно организован некий «заместитель» Сектора кино — Сектор художественных проблем средств массовой коммуникации. 4 февраля 2004-го он отмечал свое 30-летие. Я работала там, потом в Секторе культурной политики, сейчас — в Отделе социологии художественной жизни, то есть продолжала попытки комплексного изучения культуры.
Скучала ли без «чистого кино»? К счастью, не приходилось. В оперативной критике и журналистике занималась только киноискусством. Новое время, покончив с «черными списками», позволило мне работать в пресс-корпусе на международных кинофестивалях, курировать киноретроспективы в зарубежных странах. Написала я по заказу нью-йоркского «Иппокрени-Букс» объемистую «Историю советского кино», дважды там изданную и переведенную в Японии. Русская версия, исправленная и дополненная, к большой моей грусти зависла в санкт-петербургском издательстве[48]. Главное же: когда исчез шлейф моей «неблагонадежности», уже в 1990-х, меня допустили к преподаванию в учебных заведениях. До того историю отечественного кино я читала (правда, с самого их основания) только на Высших курсах сценаристов и режиссеров, которые тоже отмечают в 2004-м свой юбилей — 40-летие. Теперь же я читаю и историю мирового, и историю отечественного кино в РГГУ и ГИТИСе, ныне РАТИ.
Читаю театроведам — вот вензель судьбы! Но это совсем другие театроведы, нежели те кино-неучи, чей кино-тезаурус 1940-х годов исчерпывался Диной Дурбин и «Золушкой». Это завсегдатаи Музея кино, собиратели коллекций кассет, это одаренные критики — почти зрелые профессионалы. И мне часто удается «переманивать» их в кино.
И все же по моим понятиям истинный киновед — тот, кто не «бегает» ни в культурологию, ни в стилистику балагана, а преданно сидит на кинофонде, старом и сегодняшнем. Тот, для кого фильм — это собственная жизнь от рождения до печатания нового тиража, поскольку пленка недолговечна.
В РГГУ мне предложили прочесть курс «Введение в киноведение». Если Господь даст силы, постараюсь вложить в него и свою любовь, и свои сожаления.
«Шедевром может быть только христианское произведение искусства»
(интервью)
Впервые опубликовано в журнале «Виноград» (2006. № 2).
— Нея Марковна, вы — православный человек еще с советских времен. Расскажите, пожалуйста, о вашем пути в Церковь. Я знаю, что ваша святая — Анна Кашинская. Были ли в вашей жизни ситуации, когда вы явно чувствовали ее поддержку и помощь?
— Я родилась в семье интеллигентной, но по комсомольско-советскому складу жизни типичной для 1920-х годов. Моя мама — девушка из Кологрива, из деревни Большая Пасьма Костромской области — выросла в традиционной русской семье. Ее сестра была матушкой, муж которой — кологривский священник — погиб в 1937–38 годах. Но у нас в Москве об этом речи не было, и хотя мама — Вера Васильева — окончила Кологривскую гимназию и в ее матрикуле по Закону Божьему стоит «пять», все иконы в доме были спрятаны. В нашей семье я никогда не слышала никакого богохульства, и хотя отец мой был еврей из житомирских интеллигентских кругов, не было ни антисемитизма, ни антиправославия.
48
После бесконечных мытарств и страданий автора «История советского кино» на русском языке была все-таки издана при поддержке Министерства культуры и массовых коммуникаций РФ, Федерального агентства по культуре и кинематографии и личном активном участии С. Лазарука и А. Иконникова, сразу заняв верхнюю планку продаж в наиболее представительных книжных магазинах обеих столиц (СПб, 2005; 2006) —