— Какие «такие же»? — уточнил Костя, когда японец замолчал. — И каких конкретно людей вы имеете в виду? Насколько я знаю, наши культуры раньше весьма сильно отличались.
— Это правда, отличались. — Ван проигнорировал первую часть вопроса. — Именно поэтому мы и решили вас позвать и поговорить… У нас, я не говорю про предков, я говорю про сейчас… Так вот, у нас как бы есть две жизни. Первая — это наша рутина, ежедневная борьба за выживание нашей расы. А вторая — это церемонии вроде этой. Сейчас она упрощена, но мы можем часами просто сидеть, любоваться на икебаны, обсуждать гармонию природы или красоту иероглифов. Философствовать. Это нас наполняет и даёт силы для второй половины жизни, но они все-таки разделены… вы понимаете, о чём я?
— Смутно, — пробормотала Катя, когда остальные промолчали. — Тут, кажется, не хватает противопоставления.
— Вы очень мудрая женщина, Екатерина, — проговорил из угла Бан.
— Да, правая рука князя кого попало в жёны бы не взял, — сразу же поставила иноземца на место Клава.
— Вы правы, Катя. — Ван низко наклонил голову. — Мы у вас всего несколько дней и, признаться, растерянны. Мы просто не можем понять того, что тут у вас происходит. Вы трудитесь с утра до поздней ночи, на вас идёт огромная армия, а вы не просто не боитесь, но и нанесли им крупное поражение. И в тот же день, вместо того чтобы смотреть на небо, думать о вечном или ждать очередного налёта, вы пьёте водку, поёте медленные грустные песни, пляшете ночью на берегу у костра и купаетесь голыми в реке. И самое главное, вы это делаете вместе. Мы даже не успели заметить, когда люди перестали убирать последствия атаки и начали гулять.
— Это когда кто-то голый купался? — едва дождавшись паузы, спросила Клава.
— Да там мужики поспорили, кто быстрее до того берега доплывёт, — пояснил Костя.
— А голые-то чего?
— Не знаю, жарко, наверное, было.
— А-а…
— Мы полночи это обсуждали, — продолжил Ван. — И даже поспорили. Я считаю, что это водка. Её употребление для вас сродни медитации. Она и делает вас смелыми и одновременно очень глубокими… Она позволяет вам быть цельными, и вы можете одновременно и работать, и думать…
— Так нам же Костя сказал, — заговорил Бан, расставляя перед каждым участником чашки с густым черным чаем. — Что за четыре месяца это был всего лишь четвертый праздник и они редко пьют.
— Думаю, изменения на генном уровне, — поднял палец Ван.
— Это князь, — вступил в разговор Тан, тоже усевшийся на свою циновку. — Местных объединяет любовь к князю. Тот памятник им дороже любой икебаны.
— А я считаю, — снова взял слово Бан, — и читал об этом в книгах, что всё дело в русской душе и водка здесь ни при чём. Если вам весело, то вы веселитесь, прямо сейчас отбрасывая все тревоги. Если нужно сражаться, вы выкидываете из головы всё и сражаетесь. А встретив того единственного — любите.
Японец бросил быстрый взгляд на Катю и, как и его соплеменники поднял кружку, сделал из неё маленький глоточек и уставился на огонь. Савинцы тоже выпили и украдкой переглянулись.
— Так в чём вопрос? — тихо спросила Клава, когда поняла, что от спутников помощи не дождёшься.
— У нас нет вопросов, — после паузы тихо проговорил Ван. — Чайная церемония — это время смирения, единения и размышлений о смысле жизни. Вопросы и ответы не нужны, мы просто высказали те мысли, которые пришли нам на ум. Если хотите, можете высказать свои, а если нет, давайте любоваться пламенем, слушать треск огня и радоваться тому, что сегодня не нужно никого убивать.
Клава покосилась на остальных, а потом ещё раз осторожно понюхала содержимое чашки. Да нет, вроде действительно чай… Хотя, откровенно говоря, без пол-литра понять, что происходит и на хрена они сюда припёрлись, трудно.
— Надо будет сводить их в баньку, — шепнула она Косте. — Им тогда вообще крышу снесёт.
— Согласен, — кивнул ликвидатор.
Побывав в Японии, он лучше других присутствующих знал потенциал восточных союзников. А ещё он догадывался о том, что задумал Дмитрий Николаевич, и предполагал, что рано или поздно Нагасаки станет одним из крупнейших промышленных центров империи имени Акулова. И вот тогда свои люди среди японцев очень пригодятся.
Ликвидатор улыбнулся и так же, как японцы, принялся медленно и глубоко дышать.
— То есть только Толстой остаётся? — спросил Рыбак, когда я закончил рассказ.
— Я говорил с ним на приёме и поверхностно просканировал его эмоции, — пробормотал я, задумчиво глядя на проносящиеся за окном столичные дома. — Не думаю, что это он.