Максим же, услышав слова отца, плотнее сжимает зубы, и становится видно, как движутся его желваки.
– «Ах, так вот значит, каковы ваши аппетиты… Однако, вы уверены, что пытаясь проглотить так много, не подавитесь?»
– «Не беспокойтесь, Виталий Гаврилович. В мои планы не входит переходить вам дорогу.»
– «О, правда?.. Это действительно радует. Но тогда позвольте спросить ещё раз: зачем вы здесь, Юрий Васильевич?»
– «Всего лишь, чтобы поделиться кое-какими своими соображениями. Прежде всего, сразу хочу сказать – я понимаю, что и зачем вы сделали и делаете. Вероятно, вы обещали своему сыну вытащить из неприятной передряги не только его самого, но и его друзей. Однако подумайте ещё раз: стоит ли так напрягаться ради этих мерзавцев? И разве не будет лучше заставить не Астеньева, а именно их изменить свои показания?»
– «Что вы имеете в виду?»
– «Я имею в виду, что Астеньев во время инцидента находился под действием сильного алкогольного опьянения и к тому же был лишен возможности видеть преступников. Поэтому просто не способен их опознать. И даже если вдруг заявит, что узнал кого-то по голосу – суд вряд ли примет такое доказательство в виду сомнительности. Tак что о причастности вашего сына к нападению никто бы и не узнал, если бы не широкие рты его друзей. Так почему бы не заткнуть им их? Но вы почему-то решили пойти другим путём и попытаться спасти всех, заставив жертву, то есть – Александра Астеньева, перевернуть свои показания с ног на голову… Однако теперь вы знаете, что в настоящее время его семья под моей защитой. Так почему бы вам не изменить своё решение? И пойти другим путём и удовлетвориться спасением лишь своего сына? Ведь тем самым вы убьёте как минимум трёх зайцев: во-первых, это будет ему уроком, во-вторых… вы избавитесь от его бесполезных друзей, не способных даже держать язык за зубами.»
– «А в третьих?»
– «Хм-м… в третьих… Виталий Гаврилович, вы ведь ещё не отказались от надежды получить некий пост в столичном государственном управлении?.. Меня нельзя назвать тем, кто интересуется политикой, однако это не значит, я не могу шепнуть пару слов, кому надо – и тогда один из ваших подарков, отправленный в Москву, возможно принесёт так ожидаемые вами плоды. Что скажете?»
Диктофон замолкает. Алекс поднимает взгляд на Григория, но тот невозмутимо потягивает кофе, а из динамика продолжает доносится потрескивание, а значит, запись ещё не кончилась.
– «Я… не верю обещаниям, выполнять которые другая сторона не имеет никаких причин», – наконец произносит бывший мэр. – «Впрочем, кое-что вы сказали верно – моему сыну давно пора научиться выбирать друзей, а мне – прекращать потакать его капризам. Но Юрий Васильевич, разве вы сами не идёте сейчас на поводу своего сына?»
– «Нет», – жёстко и чётко отвечает отец Максима. – «В своё время я предпринял достаточно усилий, чтобы обрезать все его связи с бесполезными отбросами. И уж точно никогда бы не стал вмешиваться, чтобы спасти одного из них.»
– «Тогда в чём ваша заинтересованность?»
На этом моменте Григорий выключает диктофон и, отставив пустую чашку в сторону, убирает его во внутренний карман светло-серого пиджака. А потом улыбается и придвигается ближе к углу стола и к Алексу:
– Такие дела. Теперь тебе не нужно менять свои показания, Александр. Слушание назначено через две недели – просто не упоминай на нём о мэре и его сыне… Конечно, об обещанной компенсации придётся забыть… и напавшего на твою мать тоже не найдут. Но тут остаётся только смириться и не пытаться поднять лишний шум. Понимаешь?
Алекс подносит свою ещё полную чашку к губам и делает несколько неспешных глотков. Голова гудит, но таблетка, похоже, уже начала действовать, так что мысли в черепушке хоть и скачут как блохи, но почти безболезненно.
– А где Надежда? – вдруг вспоминает он. – И как так вышло, что эта запись у вас? Вы что, сопровождали стар… Юрия Васильевича?
Григорий косится через плечо на хмурую статую, прислонившуюся к стене и буравящую в нём дыру взглядом, а потом снова и очень ласково улыбается Алексу:
– Она разве тебе не рассказала обо мне?
Алекс мотает головой, опять принимаясь за кофе.
– Мы оба были стажёрами у Юрия Зотова. Только вот я никогда не питал особых надежд относительно его протекции, а эта принципиальная дурочка до сих считает себя его преданной собачонкой. И всё никак не может понять – если бы Юрию Васильевичу нужен был такой честный сотрудник, он вряд ли бы отправил её обратно в провинциальную глушь после стажировки… Ты со мной согласен?
Постепенно улыбка Григория становится саркастично-ядовитой, а под конец у Алекса возникает стойкое чувство, что этот человек всем сердцем ненавидит отца Максима. Но за что? Ведь получается, он сам такой же нечестный и изворотливый, проворачивающий тёмные делишки за спиной правосудия.
– То есть, Надежда не знает об этой встрече? – наконец делает заключение Алекс после раздумий. – Потому что она честная и принципиальная дурочка, вместо неё Юрий Зотов взял с собой вас?
– Лучше сказать, что меня с ним отправило моё начальство, – у Григория дёргается левый уголок рта. – Ведь именно я веду это дело и должен быть в курсе подобных соглашений.
– А с Максимом вы познакомились, когда стажировались?
Этот неожиданный вопрос застаёт Григория врасплох. Открыв было рот, он через мгновение его закрывает, вздыхает, а потом снова косится назад. Теперь его взгляд, направленный на Максима, кажется немного печальным – и у Алекса опять появляется очень странное жжение в области груди, неприятное и уже больше похожее на злость, хотя для неё вроде бы нет причин.
– М-м-м, Александр, – немного погодя вновь заговаривает следователь, – почему бы тебе не позвонить мне как-нибудь на днях? Договоримся о встрече, поболтаем, может быть, я даже отвечу на все интересующие тебя вопросы… А сейчас мне уже пора уходить. И спасибо за кофе.
Выбравшись из-за стола под скрип зубов Максима, Григорий по-хозяйски спокойно уходит из кухни, а Алекс только сейчас замечает оставшиеся за ним следы на полу. Гость не разувался. Впрочем, никто ему тапочки и не предлагал.
– Так где всё-таки Надежда? – догнав Григория у двери спрашивает Алекс.
Тот, уже приоткрыв незапертую дверь, закрывает её обратно и оборачивается с прежней, словно приклеенной, улыбкой, больше подходящей какому-нибудь святому.
– Я знаю только, что она отказалась от твоего дела, щеночек… но тебе не стоит на неё обижаться, ведь…
«Бдыщь!» – в стену врезается ладонь, после чего подошедший со спины Алекса Максим недвусмысленно сжимает эту ладонь в кулак.
Но Григорий, кажется, не обращает на него никакого внимания и продолжает всё тем же ласково-снисходительным тоном:
– …она уже передала мне всю информацию, собранную по делу, и сейчас занимается подготовкой загранпаспорта для твоей мамы и ведением переговоров с больницей в Израиле. А так же арендой медицинского рейса.
– Медицинского?..
– Вроде бы это так называется… ведь твоей маме небезопасно лететь обычным пассажирским.
Алекс опускает взгляд. Он даже не думал об этом. Не интересовался. Всё как всегда…
– Разве ты не торопишься? – раздаётся за спиной напряжённый голос.
Григорий словно только теперь замечает Максима.
– И правда.
– Я тебя провожу.
Максим оттесняет Алекса от порога и толкает дверь перед следователем. И его тяжёлый взгляд недвусмысленно намекает, что если тот скажет ещё хоть слово или посмеет задержаться хоть на секунду – никто не гарантирует ему безопасность. Однако следователь словно специально медлит пару мгновений, глядя Максиму прямо в глаза. Однако всё же выходит из квартиры.
Оставшись один, Алекс подходит ближе к двери, но не слышит ничего, кроме спускающихся шагов.
«Между ними… точно что-то было… Макс младше лет на пять… если не больше… И если судить по его реакции, этот Григорий или увёл у него кого-то… или… В общем, он – тот ещё бабник. Нет, если по парням, то это ведь как-то по-другому должно называться?..»