– …правда, обычно мои партнёры уступают мне добровольно, но с тобой… да, так даже лучше. Ведь нет ничего прекраснее, чем чистый и неподвижный холст.
Кисть щекочет и будоражит ставшую слишком чувствительной кожу. И пусть краска холодна, от скользящих прикосновений по венам растекается жар, которым совсем не хочется наслаждаться. Всё существо Алекса противится и пытается абстрагироваться от ощущений. Но когда масляный след приближается к низу живота, из уголка левого глаза вытекает горячая слеза. Опалив висок, она теряется в волосах. И где-то рядом раздаётся приглушённый вздох.
– Не надо так грустить, малыш. Ничего плохого ведь не происходит? Тебе же нравится? Или ты так любишь Максима, что тебе больно от одной только мысли, что это не он, а я дарю тебе эти чудесные ощущения?
«Заткнись… заткнись, ради бога…»
К нему не впервые прикасаются так нагло и против воли. Но сейчас его не пытаются унизить. Или причинить боль. И Алекс почему-то не чувствует злости – если только на себя и свою наивность.
– Верно, ты сам сюда пришёл, – вторит мыслям низкий голос, уже немного охрипший. – И даже увидев меня в полотенце, согласился выпить вина в комнате с чистой застеленной кроватью. Признайся, ты хочешь меня. Того меня, который трахал твоего дорогого Максима дольше полугода…
«Так это правда? Они были вместе… и Григорий был сверху? Но как? Как он…»
– Ах, да, я же не дорассказал, – снова мысли Алекса будто бы прочитали. – На самом деле, я планировал закончить к тому моменту, когда подействует релаксант, но не рассчитал по времени. Но ничего, ты можешь послушать меня и сейчас, не так ли?
Голос Григория снова доносится издалека. Время от времени тот отходит, наверное, за новой порцией краски, а когда возвращается, неумолимые прикосновения кисти принимаются вновь будоражить нервы Алекса, словно смычок, терзающий натянутые до болезненного звона струны. И хотя Григорий ещё ни разу не притронулся к его члену – тот давно уже прижался истекающей головкой к пупку, чутко реагируя на малейшие щекочущие касания.
– Знаешь, мне стоило больших усилий приручить того гадёныша. Я даже был готов сдаться, когда вдруг узнал, что он пристрастился к незаконным аппаратам… так что немного совместного кайфа плюс подогретое любопытство таки заставили упрямца упасть в мои объятия. И хотя я опасался, что подростковый максимализм и гипертрофированная гордость станут непреодолимым препятствием для продолжения наших развлечений… оказалось, что мальцу плевать на себя. Распробовав что-то новое, да ещё и запретное, прекрасно понимая, что известие о нашей связи приведёт его отца в бешенство… знаешь, я даже не знаю, кто из нас кого больше использовал… Я его, чтобы облегчить себе стажировку? Или он меня, чтобы ещё сильнее досадить отцу?
Алекс пытается вслушиваться и даже почти всё понимает, но сознание так и норовит ускользнуть. В темноте, едва различая тени отблесков, просвечивающие сквозь веки, всё больше и больше погружаясь в омут ощущений, он смутно припоминает свой первый раз. Максим тогда тоже закрыл ему глаза и практически лишил подвижности, но сейчас всё ещё хуже. Алекс не в силах напрячь ни один мускул. И даже уже почти забыл, как это делается. Но тело продолжает жить своей жизнью и посылать сигналы в мозг, от которых никуда не сбежать и нигде не укрыться.
Беспомощность…
Растекающийся под кожей огонь, неотрывно следующий за скользящей кистью…
Словно оживший кошмар.
Нет.
Эротическая фантазия.
Только вот Алекс наотрез отказывается ей поддаться. Потому что второй её участник – неправильный. На месте Григория должен быть Максим. И пусть тот не умеет орудовать кистью, пусть его прикосновения не настолько профессионально-умелы, а сам он иногда слишком спешит – всё это теряется перед неповторимым чувством законченности и полноты, неизменно овладевающим Алексом каждый раз, когда он с Максимом. Сейчас же… сейчас Алекс действительно всего лишь холст. И пусть он чувствует ласку и даже какое-то восхищение собой, душа молчит. Ей нечем ответить. И остаётся только терпеть и ждать, когда же это всё наконец-то закончится.
– М-м-м… Вроде бы вышло неплохо.
Яркая вспышка по ту сторону век может означать лишь одно – его только что сфотографировали. За первой вспышкой следует вторая, но уже с другого края.
«Зачем он это делает? Чтобы запечатлеть своё творение?.. Или…»
– А теперь приступим к завершающей фазе.
Почему-то от этой фразы, произнесённой более напряжённо, чем всё сказанное Григорием ранее, сердце пропускает удар. Алекс мысленно сжимает губы, и когда его ноги вдруг запрокидывают, прижимая коленями к животу – издаёт мысленный же возмущённый рёв. И дело не в том, что поза знакома – просто он уже успел себя убедить, что Григорий обойдётся одним только рисованием.
«Гандон… не насильник, он, ага, как же!»
Чем-то смазанные пальцы касаются промежности и легко проникают внутрь отверстия, неспособного оказать сопротивление. Но внезапно замирают.
– Ты… почему такой узкий?
Если бы Алекс мог, он бы сейчас усмехнулся. А потом плюнул бы в голубоглазую рожу.
– Нет, серьёзно… малыш, разве твой любовник не имеет тебя и в хвост и в гриву?.. Или… Нет, только не говори мне, что у Максима хватило терпения не трогать тебя две недели?
Пальцы выскальзывают обратно. Но колени остаются прижатыми к животу, а зад – задранным к потолку. Однако нерешительность Григория длится недолго, и Алекс едва не задыхается, когда его член вдруг обхватывают и сильно сжимают. И уже в который раз удивляется – если бы этот орган так же сжали в невозбуждённом состоянии, это наверняка привело бы к импотенции, не иначе, но сейчас, хоть и немного болезненно, стон удовольствия вырывается сам собой.
«Стоп!
Я застонал!?»
Ошарашенный, после некоторых усилий Алекс всё же умудряется приоткрыть глаза. И увидеть довольную ухмылку на квадратном, немного измазанном краской лице. К сожалению, полностью рассмотреть своё тело не получается – шея не двигается – но скосив взгляд вниз, он замечает на внутренней стороне бёдер зеленые листья и крупные красные цветы с множеством тонких, тщательно выписанных лепестков. Однако Григорий уже подаётся вперёд и прижимает член к члену Алекса. Это только ощущения, но судя по ним – не такой уж и большой у него агрегат. Впрочем, значение сейчас имеют только умелые пальцы, продолжающие творить своё тёмное дело. Головка горит. Ствол пульсирует. Мысли снова уплывают за горизонт – и Алекс не держит их. Ему хочется побыстрей разрядиться, а не наслаждаться всем этим кошмаром.
Поэтому он снова закрывает глаза.
И всё же – это даже пугает. Насколько похожи действия Григория и Максима. И если представить, что там, внизу, к нему прижимается именно Максим… если по-настоящему забыться и отдаться ощущениям… то можно сойти с ума.
А Григорий тем временем заваливается на бок и увлекает его за собой. А потом закидывает ногу Алекса себе на бедро, продолжая потирать и сжимать оба члена, сведённые вместе. Но при этом двигается и сам. Алекс чувствует, как между телами размазывается краска. Его вжимают лбом куда-то в ключицу, потом заставляют откинуться назад. Пока одна рука Григория неистово дёргает внизу, другая скользит по груди, прямо по масляной краске. И подбирается к горлу. Когда пальцы сжимаются на гортани, Алекс пытается отстраниться, но его конечности всё ещё отказываются повиноваться. Зато широко распахнувшиеся глаза отчётливо видят исказившееся в экстазе лицо Григория. Сейчас похожее на лик сумасшедшего или блаженного.
Мужчина кончает первым.
И ещё сильнее сжимает стальные пальцы на члене и на его горле. Алекс хрипит. Кажется, ему сейчас вырвут кадык.
И вдруг член отпускают. В расширившихся зрачках Григория мелькает что-то осознанное. Искривлённые губы смягчаются, на них возвращается что-то похожее на улыбку и на оскал одновременно – и горячие пальцы проскальзывают между ног Алекса, вновь грубо вторгаясь в лишь слегка смазанное отверстие.
Больно.
Унизительно.