Заложив за спину широкие медвежьи ладони, спокойным и уверенным темпом старшина приближался к нам. Не самыми приемлемыми, но достаточно ясными словами дал понять сержанту, что переодевание «обмороков» – обязанность его, и как я понимаю с рождения, ведь прапорщик-старшина – нечто вроде призвания, возможно диагноз.
Ещё не согревшиеся до конца руки шарились по карманам, судорожно цепляя все попадающиеся предметы. Каждая жертва в лице пачки сигарет, кнопочного телефона или же кошелька выкладывалась на пол, чтобы армейские судьи вынесли приговор – жить ей или томиться в мусорке, в лучшем случае – в личных вещах военнослужащего.
Момент вышеизложенного осмотра изматывал и без того надломленные нервы своим исключительным аккуратизмом, присущим ничему иному так сильно, как армейской среде обитания. Излишняя педантичность в моей голове граничила с дуростью – футляр для зубной щётки непременно должен лежать параллельно щелям между заложенной плиткой на полу… Как потом я понял, в армии вообще можно не наводить порядок в аутентичном его предназначении – то есть выбросить и отсеять лишнее, достаточно просто расставить хлам тщательно, немного классифицируя его элементы.
«Бобриный» стриптиз перед кукловодом и помощником начался со снятия верхней одежды. Постепенный подход к нательному белью резко прекратился. Все присутствующие, обрастая всеобщим энтузиазмом, были устремлены в поиске этого непонятного фантомного «стоп-крана»… Посторонний запах в душном помещении… граничащий с вонью… Огненные и смущённые взгляды обжигали друг друга совершенно бессовестно. Одному мне смотреть совестно на кого-либо… Ведь запах исходил от меня. Тот самый коньяк с хрустнутой крышкой… Боже, сторублёвый пузырь, тайком купленный в ларьке на вокзале ещё в родном городе. Его содержимое, вытекшее на ногу как оказалось ещё при движении, смачным пятном закрепило свои позиции на моих новеньких серых кальсонах, и отступить, конечно же, не удосужилось. Не знаю, почему я не почувствовал раньше. Видимо, чересчур сильно впечатлился всему происходящему. Реакция старшины не заставила себя долго ждать. Иронично, слегка даже снисходительно он сказал: «Ты что, сынок, так сильно испугался меня? Рано ты обдудолился! Самое страшное ещё только впереди!»…
Далее – смех, конца которому, казалось, нет, всё те же взгляды. Зато в этой груде моего беспросветного унижения родилось то самое необходимое средство уничтожения любых невзгод и душевного мрака – улыбка! Она, спасшая даже меня от ужаса произошедшего инцидента. я стал самым что ни на есть настоящим «запахом», – низшая ступень развития солдата-срочника в неофициальной армейской иерархической пирамиде, – причём как в прямом, так и в переносном смысле…
Потом я объяснил и доказал, к своему счастью, что не обмочился. Всё же репутация важнее, особенно в начале пути. Военной полиции не сдали, избить побоялись. За коньяк я поплатился безвылазными суточными нарядами и незапланированной прокачкой мышц тела до декабрьской присяги, что даже пошло на пользу.
Обнажённая в солидарность нам флора колышилась в любом направлении, заданным этим бессмертным и невидимым сгустком леденящей энергии, успевающим обцеловывать одновременно всё, включая голые тела солдат через щели вымытых белых окон. Холодный ветер подобен мужественности, который однажды может погубить, а в другой момент встряхнуть и разбудить, зажгя тем самым внутри каждого из нас искорку, чей импульс способен растопить обледеневшие кровавые моторы, глубоко утаенные под грудными капотами. Механизмы запускаются, и организм начинает исправно функционировать. Процессы помогли приобрести нам ту самую храбрость и устойчивость, благодаря которым мы пережили все неприятности и испытания, подброшенные судьбой на крыльцо нашей, казалось бы, невозмутимой жизни. Храбрость, спасшая и удержавшая нас на плаву в этом отвратительном, весёлом, утомляющем, поучительном, мрачном, закаляющем, сгнившем, а иными словами амбивалентном годично-субъективном океане со скромным, но неописуемым названием – «Армия»…