— Если бы ты хотел узнать больше, тебе стоило пойти работать в полицию, — произносит Генри почти насмешливо. Он уже не первый раз предлагает мне присоединиться к нему.
— Я сам во всём разберусь.
— Когда разберешься, дай мне знать.
— Хорошо.
Весь день я вплотную занимаюсь этим делом, но ничего не нахожу, потому что никто не хочет со мной сотрудничать. Около семи вечера возвращаюсь домой, удивляясь, почему меня так заботило, кто привез парня. Даже если это был Лиленд, это не имеет значения. На этот раз он никого не убил.
А если не он, то тогда уж точно это не играет никакой роли.
Вхожу в тихий дом, подхожу к холодильнику и открываю его. Нет смысла себе что-то готовить, поэтому с силой захлопываю дверцу и направляюсь в спальню.
И тут раздается звонок в дверь.
Вероятно, это моя мать, готовая содрать с меня шкуру за два пропущенных семейных обеда. Наверное, в одной руке у неё картофелечистка, а в другой — нож. Но когда я подхожу к двери и открываю её, то вижу, что там никого нет.
Никакой машины на подъездной дорожке, ни одного человека на улице. Выхожу на крыльцо, чтобы получше оглядеться, но либо я ослышался, либо какой-то ребенок решил пошутить.
Когда оборачиваюсь, у меня душа уходит в пятки, и я подпрыгиваю от неожиданности. Лиленд стоит на кухне, держа в руках пакет из KFC.
— Прости, что так долго. Очередь в KFC была возмутительно огромной, — говорит он.
Я смотрю на него, а он внимательно наблюдает за мной, словно пытается предугадать мои действия.
— Что ты тут делаешь?
— Ты попросил меня переехать к тебе, — невинно отвечает Лиленд.
— Ты ушёл.
Лиленд ставит пакет на стол.
— Да... и я хочу вернуться... если ты не против. Я даже не знаю, почему. Я хотел уйти. Мне нужно было это сделать, но как только ушёл, всё, что мне хотелось, это вернуться обратно. Это очень глупо. Я ведь едва тебя знаю. Большую часть того, что о тебе знаю, я выяснил, пока следил за тобой. Но я устал быть единственным, кому не всё равно, жив я или мёртв. Я устал прятаться в тени, притворяясь никем и ничем. Пожалуйста... пожалуйста, позволь мне вернуться.
Он на самом деле хочет вернуться?
— Почему я должен тебе верить? Я попросил тебя довериться мне, а ты всё испортил своим уходом и тем, что сделал прошлым вечером.
Лиленд выглядит опустошенным, и мне непривычно видеть его таким.
— Знаю! Но мне нужно было... нужно было доказать себе, что возможно такой образ жизни не стоит того, потому что... пока я делал свою работу, я погрузился в неё на сто процентов, но как только остановился... мне захотелось вернуться сюда. Я не хотел есть в одиночестве, когда не с кем поговорить и никому нет дела.
Я колеблюсь, обдумывая его слова:
— А что, если мне всё равно? — знаю, что это ложь. Я уже слишком сильно о нём беспокоюсь. — Я тебя почти не знаю.
— Мы можем попробовать? — с надеждой спрашивает Лиленд. — Как и раньше. Нам необязательно быть кем-то друг для друга. Я просто хочу, чтобы кому-то было не всё равно, умру я или нет. Я всего лишь хочу, чтобы на моих похоронах присутствовал хотя бы один человек.
— И ты откажешься от своего оружия и всего остального?
Лиленд кивает, но ему и не нужно. Выражение его лица — достаточное доказательство того, что он это сделает.
— От всего.
— И ты расскажешь мне всю правду?
— Всю, до мельчайших подробностей.
Я киваю, хотя не уверен, стоит ли соглашаться. Но что-то подсказывает мне, что я должен дать ему хотя бы ещё один шанс.
— Ладно.
— Хочешь поговорить, пока едим?
— Давай я достану тарелки, — предлагаю, направляясь к шкафчику.
Лиленд
Это кажется... правильным.
Сидеть за столом напротив Джексона, словно мы старые друзья.
— Ты ведь не перенапрягался? — спрашивает Джексон, садясь напротив меня за небольшой круглый кухонный стол.
— Нет. Всё в порядке.
— У тебя швы могли разойтись, пока ты возился с этим парнем.
Видите? Джексон уже переживает, навредил я себе или нет. Никому никогда не было дела спросить меня об этом.
— Знаю... Но это была сделка кое с кем, чтобы мне позволили пожить у них. — Непривычное теплое чувство охватывает меня.
Накладываю себе в тарелку курицу, картошку и зеленые бобы, но всё кончается тем, что расплескиваю подливу на стол, так как продолжаю смотреть на Джексона, чтобы увидеть выражение его лица.
— Расскажи мне всё с самого начала, — просит Джексон.
Мне очень не хочется, но понимаю, что должен это сделать.
— Это долгая история.
— У меня впереди целая ночь.
Откусываю кусочек картошки и киваю. Я никогда никому не рассказывал историю своей жизни. Она всегда была чем-то личным, поэтому мне непривычно этим делиться.
— Ну... пожалуй, начну с приемной семьи. С двенадцати до тринадцати лет меня переводили из одной приемной семьи в другую. Я был не самым лучшим ребенком. Рос с дерьмовым отцом, который никогда не заботился обо мне и не обращал на меня внимания. Мне всегда приходилось самому о себе заботиться. Это был единственный способ выжить, что я и делал. Так вот, когда я попал в патронажную систему, не все приемные семьи были в восторге от моих привычек. Мне нравилось прятать вещи... я не привык, чтобы на столе всегда была еда, поэтому, когда попадал в новую приемную семью, я крал еду и прятал её, на случай если она у нас закончится. Я мог взять вещь, которая мне не принадлежала, чтобы если вдруг настанет тот день, когда мы станем нищими, у меня всегда что-то будет.
— Во второй семье, в которую я попал, было почти так же ужасно, как и в доме моего отца. Человек, который должен был якобы «заботиться обо мне» обращался со мной, как с дерьмом. Он всегда орал на меня за то, что я делал что-то не так, и он просто... я до жути его боялся. Клянусь, он был педофилом. Я боялся принимать душ один и мылся только когда его жена находилась в соседней комнате. Я ужасно боялся что-либо делать, когда он был дома. Ему нравилось прижимать меня к стене и просто шептать, что именно я сделал не так, чтобы я едва мог его расслышать, и от этого чувствовал себя невероятно беззащитным. Я ничего не мог поделать, когда он впадал в одно из своих... настроений. Просто... у меня возникало такое чувство, что, если останусь здесь, он заберет у меня всё, и я никогда не смогу стать прежним. И вот однажды он зашел слишком далеко, и я сбежал.
— Я был глупым ребенком. Мне следовало бы рассказать об этом женщине из службы опеки, но я был убежден, что только сам могу о себе позаботиться. Я думал, что смогу защитить себя от боли, если больше не буду жить в этом доме.
— Это было наивно, знаю. Улица — не место для тринадцатилетнего подростка. Тем не менее, какое-то время я терпел. Я вырос, зная, как держаться подальше от людей, которые могли бы меня обидеть. Но тяжело раздобыть деньги или еду, не воруя, когда тебе еще недостаточно лет, чтобы работать. Ну, я имею в виду работу, которой хотел бы заниматься. И вот однажды я нашел свою спасительную благодать в лице этого пекаря. Он давал мне выпечку, которую они напекли на день, но не могли продать по полной цене на следующий день. Хлеб, кексы, почти всё, что он выпекал. — Вздыхаю и делаю глоток воды. — Я начал зависеть от него, поэтому, когда однажды он пригласил меня войти, я ни секунды н колебался. До сих пор помню, как радовался, когда зашел в пекарню, потому что началась зима, и у меня жутко болели пальцы. Когда я вышел из туалета, меня уже ждала еда в кабинке. Я скользнул за стол, почти умирая с голоду. Но, когда этот пекарь сел рядом со мной, зажав меня в кабинке, я понял, что что-то не так. Именно в этот момент я уловил эту... энергетику от него. Которая заставила меня почувствовать себя добычей, а он был хищником. Я знал, что он причинит мне боль. Он ничем не отличался от того человека из приемной семьи.